Зимняя бухта - Матс Валь

Мы уселись в кружок. Нам предстояло не только представиться, но еще и рассказать что-нибудь о себе в третьем лице. Когда очередь дошла до Эли-сабет, я по ее дыханию понял, как она разволновалась. Элисабет резко встала, чуть не вскочила, и заговорила так, будто хотела поскорее закончить:

— Элисабет несчастна, потому что все ужасно сложно. Она отправляется в город купить блузку. Иногда, когда у нее плохое настроение, ей хочется купить блузку. Элисабет говорит матери: «Мне надо купить блузку». И едет в город, ходит по магазинам, ищет блузку. Но не покупает. Она только ищет. Чаще всего она ходит за блузками в «Нордиска Компани-ет». В детстве она часто ходила в этот магазин с мамой. Мама все время ездила в «НК» за блузками. Элисабет ходит, трогает блузки. Берет ткань, потирает пальцами.

«Потрогай ткань, — учит ее мама. — Фактуру, качество». Элисабет трогает ткань. «Очень хорошее качество», — говорила Элисабет матери десять лет назад. А теперь она здесь, трогает ткань. И ничего не покупает. Но вчера она купила вот что. Это новая блузка Элисабет. Элисабет хотелось красного, и только красного. Что угодно, лишь бы красное, думала она, отправляясь вчера за блузкой.

И вот она ходит по магазинам, ищет красную блузку, находит, а когда возвращается домой, там оказывается один человек, который спас ее младшую сестру. Он стоит в нашей гостиной со своим приятелем, и вид у него такой, будто он всю жизнь только и делает, что спасает тонущих. Я чуть не плачу, глядя на младшую сестру. То есть — Элисабет чуть не плачет… Сестру Элисабет зовут Патриция, она всегда боялась воды.

— Спасибо, — перебил Янос. — Следующий, пожалуйста.

Я встал.

— Мой приятель Смурф пришел ко мне, а я еще и не вставал…

В третьем лице, — напомнил Янос. Я продолжил:

— Йон-Йон еще в кровати, хотя уже полдень. А Смурф, прежде чем заявиться к Йон-Йону, выпрашивал у бабушки на кухне булочки. И в спальню заходит с набитым ртом. Запихнул в рот пять штук сразу и пытается что-то сказать. Да у него и получается, почти все понимаешь, что он говорит, хотя у него между щеками — полпротивня булок. У Смурфа пасть жуть какая громадная. И зубы тоже. Однажды он открыл зубами бутылку колы. В пятом классе. Сломал передний зуб, и ему вставили золотой. И теперь, когда Смурф гогочет, этот золотой зуб блестит. А Смурф гогочет постоянно. Раскрывает пасть, и — «га-га-га». Когда Смурфу и Йон-Йону было десять, им пришлось посмотреть «Психо». Приятель Йон-Йоновой мамы взял этот фильм в прокате. Решил, что парням надо посмотреть что-нибудь интересное. А они чуть не рехнулись потом. Йон-Йон еще несколько лет боялся принимать душ.

— Спасибо, — сказал Янос, и я сел.

Все сидевшие в круге представились, и мы стали раскладывать на полу маты. Толстые такие маты, как у гимнастов.

— По двое, — объявила Лиса и взяла Яноса за руку. Они сделали кувырок, двигаясь бок о бок. Потом кувыркнулись еще несколько раз, и все это время касались друг друга.

— По двое, — скомандовал Янос. — Можете делать любые движения, но по двое и касаясь друг друга.

Я повернулся к Элисабет, а она — ко мне. Она протянула руку ладонью вперед, почти как знак — «остановись». Я приложил свою ладонь к ее. Рука у нее оказалась теплая и влажная. Взявшись за обе руки, мы поднялись и направились к матам. Стаффан уже кувыркался с Уллой и всеми ее юбками.

— Не расцепляемся? — спросила Элисабет. Я положил ладонь ей на руку, Элисабет коснулась моей ладони.

Держась за руки, мы вернулись к мату и сели. Встали на колени, наклонились вперед, касаясь друг друга. Потом сделали кувырок, снова сели, и все это — не расцепляя рук.

Мы еще кувыркались — вперед, назад — касаясь друг друга, и когда я трогал ее, осязал ее кожу, когда до ноздрей моих доходил ее запах, мне хотелось сгрести ее в охапку, обнять и поцеловать; я хотел сказать ей, что люблю ее. Мне хотелось закричать: «Я люблю тебя, люблю, люблю», но из губ моих не исходило ни единого звука.

14

Волосы, о братья, развевающиеся волосы! Длинные мамины волосы раскинуты по подушке воскресным утром; вот покачивается хвост Лены Туреллъ; вот Бленда Тофт со своим невозможным водопадом, золото струится по плечам и спине, источая запах яблок.

Братья, о братья мои, как я люблю девичьи волосы! Как люблю эти блестящие волны, локоны и кольца, как я люблю косы и распущенные пряди, я люблю волосы, братья мои, как я люблю волосы!

В перерыве на завтрак мы всей компанией собрались в столовой. По коридору мы прошли, как потный, неопрятный ком движения и ритма. Но чем дальше от театрального класса, тем медленнее и сдержаннее становились наши движения, тише голоса; мы рассеивались и старались смешаться с другими, но нас видели, видели слишком хорошо.

Парни, с которыми я столкнулся утром в вестибюле, стояли перед нами в очереди. Они обернулись к Стаффану.

— A-а, ненормальная компания? — фыркнул «Бык».

— Наигрались в дочки-матери? — спросил другой.

— Как в детском садике, — прибавил третий.

Я спросил:

— А ты на какой курс ходишь?

— А тебе не похрен? — ответил самый крупный «бык».

— Да, тебе не похрен? — поддакнул его приятель.

— Заикаешься, что ли? — спросил я. — Я тоже в детстве заикался.

Он сжал кулак, словно вот-вот врежет мне. Красная бейсболка сидела у него на голове козырьком назад. Под верхней губой была какая-то гадость. Лицо все в веснушках, а глаза он, похоже, подобрал на гравийной дорожке возле школы. Если он меня ударит, то промажет. Я отступлю, и он макнется в мясную подливку.

«Бык» наставил на меня палец и прошипел:

— Ты вообще молчи. С такой рожей лучше помалкивать.

— В смысле?

Элисабет взяла меня за руку — легонько, как совсем недавно, в театральном классе. Просто коснулась меня.

Парень с гадостью под губой посмотрел мне за спину. Посмотрел на Элисабет.

— Ты что, тоже с ненормальными?

— Она в эту компанию отлично вписалась, сразу видно, — заметил его приятель.

— Зачем тебе дрессированные обезьяны? — недоумевал Гадость-под-губой.

— Давай лучше к нам, — предложил его приятель.

Потом они продвинулись вперед и нагрузили тарелки спагетти с мясным соусом.

Я сел к Стаффану, в дальний угол. Потом подошла Элисабет. Набрала себе столько спагетти, что их едва хватило бы грудному младенцу.

Мы сгрудились вокруг двух столов. Стаффан принялся уминать спагетти, одновременно рассуждая о занятиях.

— Кажется, будет много упражнений на движение, — заметил