Печальная принцесса - Анна Данилова

И тут Роман замолчал. До него вдруг дошло, что он разговаривает с женой, а она не виновата в том, что он разлюбил ее, такую домашнюю, привычную, замотанную какими-то бесконечными заботами, хозяйством, детьми, работой.

– Зина?

Он посмотрел на нее с какой-то жалостью, даже нежностью, как смотрят на собаку, в которую сначала сгоряча швырнули шлепанцем, ударили больно по морде, а теперь жалеют, хотят прижать к себе и поцеловать в нос.

– Зина… Ты прости меня. Конечно, ты здесь ни при чем. Но Лиля… Ее нет. А мне так больно! Она была такой доброй, ласковой, она любила меня не меньше, чем ты. Зина, у меня болит вот тут…

И он постучал себя по груди, затем подполз к жене и положил ей голову на колени. Он чувствовал, что она тоже плачет, что тело ее вздрагивает, а на его макушку капают слезы.

– Нельзя так, нельзя, Рома, возьми себя в руки. А обо мне не беспокойся, главное, чтобы тебе было хорошо.

Она открыла глаза и поняла, что находится на самом дне колодца: под ногами стынет ледяная, настоянная на корнях разросшейся вокруг колодца яблони и тине, черная вода. Лиля встала и вытянула руки вперед, коснулась липких, гадких стен колодца, осклизлых деревяшек. Внизу кто-то пошевелился и застонал. Она нащупала ногой мягкое сырое тело, прикрытое полусгнившими лохмотьями – именно так представлялся ей труп ее мужа. Однако он и после смерти продолжал жить: то приходил к ней, вторгался в ее жизнь и наполнял вонью и страхом комнату, где она жила, трепал ей нервы, звал с собой в колодец, то теперь вот пригласил ее к себе, на самое дно. Она задрала голову и увидела круглое пятно ночного фиолетового неба. Там, наверху, в Хмелевке, лаяли собаки, пели пьяные песни уставшие после тяжелого крестьянского труда люди, ярко, сильно и чисто светила луна, заглядывая в колодец.

– Мне здесь скучно одному…

Виталий говорил откуда-то снизу, она не могла его видеть, но чувствовала, как он обнимает ее за ноги своими ледяными мокрыми руками, тянет вниз, к себе.

– У меня болит живот. И спина. Ты – сука, Лилька, так глубоко всадила нож! А где теперь этот нож? Ты им продолжаешь картошку чистить?

– Я его сожгла… ручка сгорела. Следов твоей крови не должно быть.

– Тебя все равно посадят, потому что ты – убийца. Ты убила меня. Тебе не страшно после этого жить?

…Она подскочила на постели. Ночная рубашка была вся мокрая. Дрожащей рукой включила лампу, сняла с себя белье, достала сухую теплую пижаму и вернулась под одеяло. Оглянулась: Виталия поблизости не было. Он остался в ее ночном кошмаре. Лиля тихо заплакала.

– Ты зачем убила меня? – вдруг услышала она откуда-то из-за занавесок, возле балконной двери.

– Ты здесь… – Она закрыла лицо руками. – Когда ты оставишь меня в покое?

– Никогда. Так зачем ты убила меня?

– Если бы разошлись, ты бы все равно не оставил меня в покое. А я не могла оставаться больше там, в деревне. Это не жизнь была, а каторга! Сейчас у меня хорошая работа, мне нравится делать то, что я делаю. Прошу тебя, оставь меня. У тебя и до того, как ты умер, не было жизни. Ты же пил до потери сознания, валялся на постели, приходил в себя и снова пил. Никакой радости. Ты не умел жить, понимаешь?

– Но ты зарезала меня. Как поросенка. Кто тебя научил пользоваться ножом?

– Это оказалось нетрудно. Тем более что ты ничего не почувствовал. – Она говорила, стараясь не смотреть на занавеску, которая (она видела это боковым зрением) время от времени шевелилась.

– Откуда тебе знать, что я чувствовал, а что нет? Я бы мог, по твоей легенде, отправиться в Москву, там бы нашел себе бабу, женился бы, ты же знаешь, я мужик хоть куда. Любая пошла бы за меня. Да я зажил бы как король!

– Виталя, прошу тебя, уйди. Я же знаю, что тебя нет и не может быть, ты умер, твое тело лежит на дне колодца.

– Говорю же, мне скучно там. Когда ты последний раз была в Хмелевке?

В дверь постучали. Лиля прикусила язык.

– Лиля? – услышала она голос Кати.

– Заходи.

Катя, кутаясь в халат, вошла, села на постель рядом.

– Ты чего? – спросила она сонным голосом, почти не открывая глаз. – Я сплю и вдруг слышу: голос. Твой голос. Ты с кем-нибудь разговаривала?

– Да. Сама с собой. Кошмары снятся. Какие-то призраки, и я молитву сначала прочитала, а потом свою стала сочинять, чтобы поскорее весь ужас прошел и мне захотелось спать.

– А я решила, что ты по телефону говоришь. Думаю – может, что-то случилось?

– Нет, Катя, все нормально.

– А у меня что-то желудок болит. Так сосет под ложечкой, такие неприятные ощущения…

– Сходи в поликлинику, сделай ультразвук… ты уже не первый раз жалуешься на боли. Пойми, никто, кроме нас самих, за нас не побеспокоится.

– Ну, почему же? Тебе грех жаловаться. У тебя-то есть кому за тебя побеспокоиться.

– Напрасно ты думаешь, что Семен будет заботиться обо мне в случае, если я заболею. Вот ты как себе это представляешь? Он бросит семью, переедет ко мне и будет кормить меня манной кашей с ложечки? Скажи, Семен похож на такого мужчину?

Она поддерживала разговор ради того, чтобы Катя ничего не поняла, не увидела ее слез и ее трясущихся рук. Искушение признаться ей в том, что она убила мужа и теперь скрывается, было в ту минуту так велико, что она чуть не задохнулась от этого порыва переполнявших ее доверительных чувств. С другой стороны, как бы хорошо она ни думала о своей подруге, предположить, как именно она поведет себя в этой ситуации, было сложно. Слишком уж мирной и тихой была их жизнь. И если бы Катя узнала, в каком кошмаре живет ее квартирантка, то вариантов ее реакции Лиля насчитывала всего два: первый – она воспримет ее кошмар как свой собственный и попытается помочь ей, как сможет; второй – постарается как можно скорее распрощаться с ней из страха быть привлеченной по этому делу. Других вариантов Лиля не видела.

– Знаешь, мне уже несколько ночей снится сон, где я – убийца. Словно я кого-то убила, представляешь? – вдруг выдала она, не в силах и дальше нести свою дурно пахнувшую гнилым колодцем ношу.

– Ты убивала во сне? – самым серьезным тоном спросила ее Катя.

– Нет же! Просто – снится чувство вины, и мне так тяжело…

– Это твой муж тебя вспоминает, раскаивается, что бросил тебя. Скажи, а ты бы хотела, чтобы он вернулся и нашел тебя?

– Упаси боже, – чрезмерно нервно перекрестилась Лиля.

– Ну и ладно. Не думай о нем и о своем сне. Все это – чепуха. Просто ты насмотрелась на ночь криминальных фильмов, вот и снится всякая ерунда. Мне вон однажды приснился теракт, а потом, когда я все проанализировала, поняла, что уснула с включенным телевизором и что на самом деле где-то в Израиле был террористический акт, и эта новость вжилась в мой мозг, проникла в сон, вот так-то. Думаю, и ты перед сном смотрела фильм про убийство, и то, что ты увидела во сне, – лишь продолжение этого фильма: ты взяла на себя роль какой-нибудь героини. Если хочешь крепко уснуть, я сделаю тебе сейчас чаю с медом, будешь?