Наваждение (сборник) - Николай Куценко

Думаю, что при подобном поведении за два-три раза можно так усложнить свою жизнь, что уже и упрощать что-то будет поздно, если рядом не окажется друзей, способных тебя вытащить. И, наверно, тяга к упрощению подсознательно у него была связана с тем, что где-то внутри он готовился к сложностям, которые могут возникнуть после такой бурной ночи где-нибудь в будущем. Но на его счастье пока этот момент не наступил и упрощать предстояло лишь эфемерные процессы в компании, что, видимо, гораздо приятнее, чем жизненные сложности. Вот Костя и упрощал. На пару с Милошем. Они часто сидели у него в кабинете и что-то долго обсуждали, при этом бурно жестикулируя. Я думаю, им просто нравилась компания друг друга – а упрощение – это так, повод.

Это был странный день: всю ночь шел снег и утром казалось, что машины, стоящие под окном, превратились в сугробы; затем пошел дождь, превратив эти сугробы в ледяные замки. Водители выходили на улицу и долго скребли и ломали эти замки, пытаясь забраться внутрь своих авто. И это-то в первый день весны.

Я вышел на улицу и, увидев свою обледенелую машину, быстрым шагом направился в метро – вызволять ее из плена не было никакого желания. Дороги вокруг были завалены снегом, по которому медленно и неуверенно двигались автомобили, включив ближний свет. Пробки по Москве в то утро достигли девяти баллов. Перебежав перед двумя или тремя машинами, я юркнул в метро и спустился на эскалаторе к поезду.

В метро было некомфортно и многолюдно. Несмотря на начало весны, почти все носили зимнюю одежду. От этого в вагонах стало тесно и невероятно душно. Поезд остановился, и я зашел в вагон. По-моему, в третий или четвертый по счету. Человек слева читал газету: там писали про очередную бомбежку в Сирии. Женщина справа рассматривала в журнале фотохронику из Донбасса. Напротив меня стоял маленький толстый человек с лысой головой и большими острыми ушами. Казалось, что у него совсем нет шеи: голова как будто врастала в плечи, не оставляя и малейшего места для изгиба. На голове у человека была надета шапка и виде колпачка, а в странных ушах торчали наушники. Их провода напоминали веревки, переплетенные друг с другом. Человек стоял неподвижно, смотрел вперед, в сторону дверей, молчал и просто слушал плеер. Происходящее в вагоне его мало интересовало.

«Хоть кто-то эту жуть не читает и не слушает. Просто наслаждается музыкой. Отдыхает, – подумал я и порадовался за него, – Хоть кто-то сохранит свои нервы».

Начинающийся экономический кризис, войны и вся та мерзость, которая каждый день изливалась на нас из телевизора, делали свое дело: люди становились запуганными, агрессивными, а часто и вовсе неадекватными. Иногда я чувствовал себя небезопасно. Сам я телевизор уже не включал. Мне казалось, что самое правильное – держаться от всего этого подальше. Заниматься чем угодно, но не этим. Уйти от негатива. Сбежать. И вернуться в этот мир, когда закончатся кошмары, творящиеся вокруг. Может быть я просто бежал от проблем. В общем – человек без шеи вызывал у меня симпатию. В основном – своей безучастностью и отрешенностью.

Поезд остановился и двери открылись. В вагон зашли несколько человек. Одна женщина зацепилась сумкой за боковую молнию на куртке человека без шеи. Она несколько раз дернула сумку, но та не отцеплялась. Тогда она нагнулась и стала ковыряться в молнии, пытаясь понять, как высвободить сумку, иногда трогая куртку мужчины руками. В начале он даже не повернулся в ее сторону, но как-то затрясся. Как будто кто-то приподнимал его за ноги, а затем резко опускал. Эти движения были быстрыми и неестественными. Будто человека завели и в нем заработал моторчик. Словно робот, он подпрыгивал на одном месте – ритмично и равномерно. Женщина не заметила перемен и все еще пыталась отцепить сумку, что-то бубня себе под нос.

– Безобразие, – еле слышно сказал человек, – безобразие!

– Что? – не поняла женщина.

– Безобразие, – он говорил словно пластинка. – Беспредел! Я буду жаловаться!

– Да я сумку хочу свою отцепить! Помогите мне! – взмолилась женщина.

Человек не двигался, но все сильнее и сильнее вибрировал.

– Я возмущен, – продолжал он, – этому должен был конец!

– Помогите мне, тут как-то неудачно зацепилось…

Женщина все копалась с замком, не обращая внимание на странное поведение человека. Я немного опешил. Вернее – мне стало жутковато.

– Они…. они придут! – сказал он. – Не сомневайтесь! Я им пожалуюсь!

– Вот вроде бы поняла…, – продолжила женщина и наконец-то освободила сумку. – Наконец-то.

Женщина выпрямилась, поправила пальто и вытерла со лба пот.

– Они придут за тобой! – сказал он громче, чем обычно. – Не сомневайся, ведьма!

– Что? Что за чушь! Кто придет? – не поняла женщина, напугавшись, и посмотрела на меня.

– Ведьма! – опять сказал он отрывисто, все смотря на двери поезда.

Я почувствовал какой-то неприятный страх. Лицо женщины исказилось – ей стало тоже не по себе.

– Скоро они придут за вами, – улыбнулся человек. – Нет, не полиция! Не надейтесь!

– Что он несет? – обратилась женщина ко мне.

– Нет, не полиция, – говорил он словно заезженная пластинка, – вам не спастись!

– Да кто за нами придет?! – уже спросил я.

– Тевтонцы! – сказал наконец-то он и замолчал, словно выключился. Будто у него кончился завод.

Поезд остановился. Я вышел и перешел в другой вагон. Женщина тоже куда-то исчезла. Через стекло я видел, что человек без шеи опять вибрировал и что-то кричал. Люди вокруг него расступились. Я залез в сумку и достал книгу, чтобы отвлечься. В сторону человека без шеи я больше не смотрел.

От мокрой ночной дороги отражался свет стоящих на обочине фонарей. На улице шел сильный дождь. Вода заливала лобовое стекло так, что даже щетки не справлялись с ее потоком. Казалось, она была повсюду. Машины не ехали по дороге, а плыли словно лодки, используя вместо весел свои колеса. Некоторые из них съезжали на обочину и включали «аварийку». Валентин ехал молча и уверенно, не придавая значения происходящему вокруг. Его напряженное и задумчивое лицо выдавало глубокие переживания. Иногда Валентин глубоко вздыхал, после чего сразу же брал из пачки новую сигарету и закуривал ее. На шее Валентина от напряжения проступили бурые пятна.

«Что же она так, – размышлял он, – могла бы уж хоть не дома. А где-нибудь в городе. Что, места мало? А так – выходит, дом наш осквернила, Сволочь».

Затем перед глазами возник образ жены и ее любовника. Валентин поджег очередную сигарету и затянулся несколько раз подряд, при этом почти не выдыхая дым. Внезапно на лбу выступил пот. Руки нервно задрожали и он съехал на обочину, чтобы прийти в себя. Вода в миг залила всю машину. Валентин положил голову на руль, закрыл глаза и начал вспоминать.

Первым в памяти возникла школа – его годы детства и юности. Самые счастливые годы. Почему-то он всегда играл только с мальчиками, а девочек даже не мог вспомнить. Будто бы их и не было вовсе. Только с класса девятого в его воображении появилось несколько женских образов. Но даже не лиц, а именно образов. Без имен и очертаний. Потом он вспомнил выпускной, где он танцевал с одноклассницей Верой – милой, немного полноватой девушкой русского вида, с косой. Но лицо Веры вспомнить так и не мог, а лишь ее косу – плотную и длинную, почти до пояса. Да, и еще, пожалуй, Верину полноту – на боках девушки висели складки. Затем наступила армия. Он два года жил в казармах и единственной женщиной на этом свете, с которой он общался, была его мама. Некоторые солдаты писали письма своим возлюбленным, другие – рассказывали всякие байки и анекдоты на пикантные темы. Но Валентина все это почему-то не интересовало. И когда он вернулся из армии домой, его родители, сидя с ним на кухне, вдруг всерьез спросили его – не думает ли он жениться? Тогда Валентина поразил не столько вопрос, и даже не то, что родители интересуются его личной жизнью, а то – что он сам никогда не спрашивал себя об этом. В ответ он что-то промычал и сразу же сменил тему.