Кошка колдуна - Яна Горшкова

Покачав головой и поморщившись от рычания кузнеца и криков его несчастной бабы, сид передернул плечами и отправился по своим делам. За этот визит к Айвэну он оброс и другим имуществом, кроме девушки, и оно тоже требовало хозяйского внимания. А девица… Девицей займемся попозже, когда ранняя зимняя ночь загонит обитателей поместья в их норы.

Я считала себя достаточно бойкой барышней, всегда предпочитая терпеливому выжиданию подходящего момента активное вмешательство в ход событий. Всегда ведь подвернется удачный случай, а нет – так и не надо. Что такого? Я пробивная, хоть неохотно бросаюсь на житейские амбразуры грудью. Но мало кто способен, внезапно очутившись черт знает где, в далеком и чужом шестнадцатом веке, испытать прилив душевных сил. Точнее, пусть не врут те, кто станет утверждать обратное.

И если принять утренние пререкания с Диху за бунтарство и свободолюбие, то к вечеру от моего боевого духа мало что осталось. Экскурсия по боярскому терему оказалась настолько поучительной, что в свою горницу я вползла чуть живая и морально раздавленная прямо-таки в лепешку.

Марфа Петровна без утайки показала и рассказала о житье-бытье в поместье, где и протекала бы вся оставшаяся жизнь Девки-из-Зеркала. К слову, то, что попадание произошло из-за чародейских опытов боярского байстрюка, ни в коем разе не снимало с меня вины за испорченную дорогую вещь.

– Кабы не Тихий, до конца жизни возмещать урон пришлось бы, и на долю внуков еще остался бы долг, – объяснила как бы невзначай «добрая» ключница.

При слове «внуки» я содрогнулась от ужаса. В шестнадцатом веке меня, нежданную и незваную приблуду, ожидала лишь тяжелая работа от рассвета до заката, кошмарный быт и ни малейшей надежды на избавление от бабьей доли, которая, как выяснилось, оставалась незавидной и в альтернативной реальности. Женщин разных возрастов в поместье боярина Корецкого проживало превеликое множество, и все они трудились, не покладая рук: пряли, ткали, шили, стирали, носили воду, готовили еду, кормили скотину, убирали навоз. Имейся у славного Ивана Дмитриевича законная супруга или дочь, они бы, конечно, спину целыми днями не гнули. Так на то они и благородные женщины из знатного рода. Мне бы уж точно теремная праздность не грозила.

Если бы не купчая Диху…

Но хуже всего, что никто из местных, ни единый человек не глянул на меня с крошечной долей приязни или хотя бы с любопытством. Чужая и ничейная, я всем оказалась заранее ненавистна. Дворня уже вовсю обсуждала мое ночное появление в голом виде и последующее уединение в бане с боярином и его приятелем, и то, что приблуду, то бишь меня, обрядили в наряды боярыни-покойницы. К обеду, понятное дело, приговор вынесен был единогласно – «гулящая». А ближе к ночи в спину мне неслись уж совсем непотребные словеса. И это при том что я никому дурного слова не сказала, лишь прошлась по поместью в компании с Марфой, а потом полдня скучала в одной из парадных горниц наедине с дворовой девчонкой лет шести-семи. Спину бедному ребенку искривил костный туберкулез, и уже через несколько лет ее кривобокость грозила смениться настоящим горбом.

– А как тебя зовут?

Я рискнула проявить дружелюбие и через силу улыбнулась маленькой страдалице.

– Пошла ты… – очень вежливо ответила девочка и демонстративно отодвинулась на самый край лавки.

«Если бы могла, не просто пошла бы отсюда, а побежала», – с горечью подумала я, не ожидавшая столь откровенной враждебности.

В моем мире такое состояние называлось бы шоковым – я застыла на месте, не в силах даже пошевелиться, почти что окаменела, ошеломленная перспективой надолго задержаться в этом жутком мире, где стала ра-бы-ней.

– Только попробуй чего-нить своровать, все доложу, – предупредила горбатая малявка строго.

– Я ничего не возьму.

– Вот я и прослежу. Затем к тебе приставлена.

Кроме собственно наблюдения за поведением незваной гостьи, девчонка занималась тем, что чесалась, сморкалась, ковырялась в носу и время от времени грызла черствую корочку. Кто бы мог подумать, что один маленький человек способен издавать столько мерзких звуков. И когда явилась Марфа Петровна, я уже была почти счастлива лицезреть ее круглую физиономию с застывшим брюзгливым выражением. Мало того, что ключница прогнала горбунью, так она еще и поесть принесла – миску с кашей.

Оказывается, я весь день ничего не ела и не пила.

– Ты же не думаешь, что тебя, чучело этакое, за один стол с честными людьми посадят? – спросила она с вызовом.

Что правда, то правда, настоящее чучело огородное. В летнике крупной в кости и широкоплечей боярыни с легкостью поместились бы трое таких, как я.

Мне очень захотелось поставить наглую тетку на место, но по здравому размышлению я решила промолчать. Не зря же примерно в эти времена придумана поговорка про свой устав и чужой монастырь.

– Да уж, боярские обноски еще не делают рабу человеком, – фыркнула Марфа, порядком разобиженная отсутствием реакции на свои слова.

«Погоди-ка! Да ты же ревнуешь! – догадалась вдруг я. – Вся эта болтовня про баню тебе как нож в печень. Вся аж пожелтела от злости…»

И на беду свою удержаться от усмешки не смогла. Уж мне-то, работавшей когда-то в чисто женском коллективе, как не узнать знакомый до боли симптомчик.

– Что ты лыбишься, мразь? Готовишься ублажать хозяина? – прошипела Марфа. – А то смотри, не понравится ему – выпорет. Он в своем праве.

И затолкала меня в уже знакомую горенку, уставленную сундуками и комодами, закрыв снаружи на засов. Ни лучины не дала, ни свечки, мстительная ревнивица. Как хочешь, так и сиди в темноте и дожидайся, когда явится хозяин. А что-то мне подсказывало, что тот обязательно зайдет навестить подопечную.

А с другой стороны, я не принцесса и не почетная гостья, и даже не равная, я – рабыня, а с невольницами в Средние века особо не церемонились. Шестнадцатый век – это, знаете ли, не самое гуманное время в истории человечества. Стра-а-ашно!

Посулы вредной ключницы сбылись, когда все обитатели усадьбы уже видели третий сон. Кроме меня. Как ни вертелась, а так и не смогла заставить себя успокоиться. От запаха ладана просто раскалывалась голова, и в нее лезли самые разные мысли. Все больше о том, как бы изловчиться и вернуться домой, в родной и такой прекрасный двадцать первый век с его правами человека и остальными приятными мелочами, вроде горячей воды и канализации. Ночной горшок, красовавшийся в углу, весьма способствовал обострению внезапной ностальгии по утраченным благам цивилизации.

Сначала мне показалось, будто мышь шуршит в подполе, а то в горницу хозяин-сид проник. Не иначе, просочился в щель, потому что дверь, помнится, я подперла сундуком. Впрочем, загадками терзаться не пришлось. Диху наколдовал свет и, алчно зыркнув глазищами, занялся самыми что ни есть собственническими делами: к лежбищу девичьему подошел и одеяло с меня – дерг!

А потом и говорит ни с того ни с сего: