Чужое сердце - Шарлотта Валандре

– У слишком страстных любовников презервативы иногда рвутся. Сейчас у меня тело как у лягушки, но когда-то я была привлекательной…

– Почему вы говорите в прошедшем времени?

– Я больше не чувствую себя привлекательной. Вы очень добры, но я мыслю трезво. Это тяжело… Я знаю алхимию физического влечения… Стивен – прекрасное исключение, его загадочное влечение ко мне поддерживает меня… Еще такое было с одним возлюбленным, безумным… от любви. Он говорил, что ему плевать, что он хочет раствориться во мне. Я отказывалась, я спорила, но раз или два он победил. Он не заразился.

– Вашему безумному возлюбленному повезло. Это не любовь, простите меня, это идиотизм. Вернемся к вашим снам… Не бойтесь яркости ваших воспоминаний. Предчувствий не существует. Наши сны – это исследование нашего подсознания. Это очень интересно. Они делают доступными для нашего сознания скрытые от него сообщения. Они соглашаются выйти на свободу. Наш разум не создает ничего без причины. И наконец, пересадка такого жизненно важного органа, как сердце, может привести к серьезным психологическим изменениям, – возможно, это ответ на специфику, природу органа, и тут все нормально. Это возрождение… Какие чувства вызывает в вас слово «возрождение»?

– Новая жизнь, новая любовь, новый ребенок, новая роль… Счастье… Радикальное изменение вроде того, что происходит сейчас. Я даже выпила бокал вина со Стивеном.

– И?

– Последний раз я пила алкоголь в Берлине, когда мы отмечали мой приз за лучшую женскую роль в «Красном поцелуе»… Почти двадцать лет назад… Смочила губы немецким шампанским.

– Может быть, вы переживаете сейчас возрождение из-за своей пересадки и отсюда такие существенные изменения. Ваше тело поправляется, разум пробуждается… На этом и остановимся, Шарлотта?

Приближается Рождество. Растущее возбуждение Тары тому подтверждение. Ее список для Санта Клауса претерпевает бесконечные корректировки. Я вижу, как живо блестят глаза моей изумленной дочери, как она не может отвести их от разукрашенных витрин. Новый год – моя единственная соблюдаемая традиция, чистая ностальгия, от которой мне не скрыться. Сияющий взгляд Тары и мой взгляд отражаются от поверхности огромной витрины. Я вспоминаю…

Золотые, серебряные, перламутровые шары, пришедшие из сказочного мира, звезды из блесток, искусственный снег на коричневой бумаге, ясли Христовы, это любовное гнездышко, которое создавала мама, эти разноцветные бумажные фонарики, мерцающие среди темных ветвей, и большие гирлянды, которыми моя сестра Од щекотно проводила мне по шее. Это был детский праздник, наш праздник. Семейная квартира на улице Мёнье озарялась светом. Моя мать виртуозно и бодро играла новогодние мелодии на фортепиано, отец радовался нашему восторгу, мы уплетали сладости. Мои родители лакомились лососиной, устрицами, фуа-гра…

Но прежде надо было проявить милосердие. Я шла с отцом к старичкам и старушкам, которым не с кем было встретить Рождество, и мы приглашали их в зал муниципальных собраний. По возвращении я шла в комнату к сестре, и вместе мы ждали трех чудесных ударов в дверь. Они обозначали наше освобождение, апогей нашего нетерпения и близость его конца. Мы с сестрой бежали открывать подарки, все эти тайные, анонимные свертки. Но кому что достанется? Для кого этот огромный ярко-красный прямоугольник? Это что, велосипед? Велосипед? Нет, должно быть два, один для меня, один для Од. А эта другая круглая коробка, довольно большая, скрытая за низкими ветвями ели, что она таит в себе – возможно, что-то для меня? Сколько же пакетов! А маму в детстве баловали? Я, нервничая, ждала распределения, исхода. Я ожидала целую кучу подарков – детям ведь никогда не бывает достаточно – все, что я заказывала, и даже больше: упакованную любовь, не имеющую пределов.

В полночь мы шли на мессу. Было поздно, и я обожала эти ночные выходы, ведь обычно я не видела ночи. Я удивлялась, глядя на своих поющих папу и маму, слыша, как звенят их голоса. Время от времени я поглядывала на сестру Од, которая держала меня за руку и клевала носом, потом мой взгляд снова застывал на губах поющих родителей. Время от времени они улыбались и казались счастливыми.

Теперь пришел мой черед осуществлять детские мечты, создавать для дочери сияющие воспоминания, продолжать волшебную традицию, краткий праздник, – ради Тары и тех детей, которые у нее будут.

Часто я боюсь впасть в эгоизм больных людей, поддаться вечной тоске матерей-одиночек, быть недостаточно веселой, не быть Снегурочкой, не быть на высоте.

Натали, ассистентка моего издателя, оставила мне забавное сообщение в своем телеграфном стиле:

«Доставим сердечную почту к 16.00. Готовьте место.

Счастливого Рождества, Шарлотта!»

Я с трудом нахожу место в гостиной, потому что ель, которую я купила в этом году, совершенно с ней несоразмерна. Выбирая ее, в потоке воодушевления я, наверное, возомнила, что живу во дворце. Прикидываю на руке десяток первых попавшихся писем со стола, чтобы представить себе размеры целой тысячи писем. В сто раз больше, чем это… Не могу понять. У меня плохой глазомер. К тому же это невозможно сравнить. Некоторые письма, надеюсь, будут состоять из большего количества страниц, чем мои счета.

Я кладу письма обратно и решаю открыть конверт с гордой подписью «Мерседес-Бенц» и этой жалкой звездой, у которой всего-то три луча. Любовная записка, мило озаглавленная «второе предупреждение», – первое я, должно быть, пропустила. Пять строчек напоминают мне о первом письме – «простом уведомлении», которое я получила перед поездкой на Корсику. Моя любовная история совершенно отключила меня от реальности, а время пролетело так быстро! Но я по-прежнему «обязана уплатить им 10 294 евро».

Ничего не понимаю…

Почти десять лет назад я не устояла и купила бедный «мерседесик»: он кувыркался и вставал на крышу в рекламном ролике, который показывали представителям международной прессы. Меня так забавляли злоключения этого гадкого утенка. Я купила его с автоматической коробкой передач и в кредит. Это была моя игрушечная машинка, моя кибитка, я напихала туда кучу вещей. В то время у меня была приличная зарплата, я играла в сериале «Кордье – стражи порядка» на TF1. Моя декларация о налогах внушала уважение! А потом, видя, сколько это стоит, и вообще небрежно относясь ко всяким материальным обязанностям, я несколько раз забывала менять масло и еще какие-то важные штуки, вплоть до того, что моя бедная тачка вконец загнулась, замигала всеми лампочками и сдохла у меня на глазах на площади Звезды под сенью Триумфальной арки. Ох и пробка же тогда случилась…

Дежурный полицейский, который констатирует мою неспособность сдвинуть «мерседесик» с места, так мил, что принимает меня за Софи Марсо. Такое со мной иногда бывает. Лицо вспоминают, а имя – не сразу. Так что в тот раз я была Софи.

Видя энтузиазм полицейского, я не осмеливаюсь исправить эту лестную ошибку. Я боюсь, что разочарую его и он бросит меня посреди сигналящих машин и дружных криков: «Дурра, убери телегу!» Но вскоре приходит спасение, страж порядка направляет движение в объезд моей машины, и, прежде чем сесть в кабину эвакуатора, я по просьбе полицейского пишу на картонном обороте пачки штрафных квитанций: «Тысяча благодарностей за помощь. С наилучшими пожеланиями, Софи». Я смеюсь, я позволяю обнять себя, но все же чувствую: мне нанесли самое тяжелое для публичного человека оскорбление: приняли за кого-то другого. Когда же к моему рыцарю и поклоннику присоединяется целый эскадрон его коллег в униформе, видимо им же и оповещенный, я предлагаю шоферу быстро тронуться с места, чтобы меня не арестовали за самозванство. Весь путь до автомастерской в Трокадеро я хохочу как сумасшедшая, что остается загадкой для сидящего рядом человека, явно изнуренного долгим рабочим днем. Потом я начинаю мечтать – под рокот мощного мотора, прислонившись лбом к трясущемуся стеклу, разглядывая вереницу аккуратных домов дорогих кварталов, – я мечтаю о том, как приятно быть Софи Марсо.