Кинжал Медичи - Камерон Уэст

— Мне тоже это все не нравится.

— Но я видела ваше лицо, когда вы разговаривали по рации с этим Теччи. И когда надевали портупею с пистолетами. Ваши глаза… в них была такая решимость идти до конца. Вас трудно понять.

— Неужели?

Она вытерла глаза, высморкалась.

— Да. Реб, в вас есть что-то такое неуловимое. У меня интуиция. Я смотрю на картину и вижу каждый нюанс. Как будто стояла рядом с художником, когда он ее писал. Накладывал мазок за мазком. А вы… у вас очень сложная, многоструктурная фактура, трудная для анализа. Одно лишь ясно — вы особенный.

Антония несмело улыбнулась.

Я хотел что-то сказать, раскрыл рот, но не смог выговорить ни слова. И направился в ванную.

— Куда вы? — спросила она.

Я не ответил. Вошел, открыл оба крана, уперся руками в края раковины, наклонился к великолепному зеркалу. Оттуда на меня смотрел я, с двумя полуавтоматическими пистолетами под мышками.

Но на этот раз не жужжали камеры, и реквизит был настоящий.

Я закрыл глаза. Неожиданно вспомнился поход в Белые горы в Нью-Хэмпшире вместе в родителями 4 июля 1976 года. Мне было тогда семь лет, а Соединенным Штатам исполнилось двести. День был очень жаркий.

Мы поднимались по крутому склону с рюкзаками, как мне показалось, целую вечность. Потом разбили палатку на плоском участке с видом на бурный ручей. Я принялся играть, перескакивать с камня на камень, и вдруг где-то далеко раздался ружейный выстрел. Давали салют. Я поднял глаза и тут же оступился. Ботинок соскользнул с мокрого, обросшего мхом, камня, и моя нога по колено погрузилась в холодную воду.

Сейчас я, видимо, интуитивно напоминал себе, что следует быть внимательным. Потеряешь бдительность — и конец. А мне предстояло защитить эту удивительную женщину.

* * *

Пока я отсутствовал, Антония переоделась. За это ей особая благодарность. Также прибыла тележка с ужином. Сыр, хлеб, большая серебряная тарелка с огромными креветками, фрукты, бутылка кьянти.

Я налил по бокалу вина. Антония немедленно выпила. Не глядя на меня, взмахнула бокалом. Я повторил, она выпила снова. Затем мы сосредоточились на еде. Антония ела быстро, с аристократическим изяществом, избегая встречаться со мной взглядом.

— Знаете, я только что осознал, что даже не знаю вашей фамилии.

— Антония Джиневра Джанелли, — ответила она, стряхивая с моих брюк крошки сыра.

В том месте, где она коснулась, колену стало очень тепло.

— Джиневра?

— Да, Джиневра.

— Джинни, — повторил я, закрывая глаза.

— Что с вами?

Антония оторвала от кисти несколько виноградин, часть отправила в рот, остальные предложила мне.

— Джиневра де Бенчи, — сказал я виноградинам.

— Родилась в 1475 году, — подхватила она, — второй ребенок в семье банкира Америго де Бенчи. Писала стихи, называла себя «горной тигрицей».

— Подруга Леонардо, — добавил я. — И моя тоже.

Она удивленно вскинула брови:

— Это в каком смысле?

Я отвернулся, налил вина.

— Ну и что там говорится на первой странице?

Антония протянула мне два листка линованной бумаги.

На первом был итальянский текст:

Con gran diligenza per il Magnifico e per tutti quet chel mio sangue hanno richiesto. Non sangue delle vene beninteso ch’esso ne son certo si rigenera ma sangue della mente.

La nostra feconda terra si fara arida e sterle nelle mani degli che pare a nulla valgan se non a vanamente devastare la cosa stessa che lor dona sostento / Con i miei occhi vidi alla luce del sole e nell’ombra del crepuscolo la bonta degl’inani e la lussuria dei forti.

In solitudine nella mia bottega mi misurai con la ricerca dei segrwti della vita ed ogni ostacolo vinsi con successo senza curarmi dello sforzo necessario. I cerchi e i cerchi / Ammiro il mio valor, ma sono stanco.

На другом перевод, который она зачитала вслух:

«С большим усердием я работал, выполняя волю Великолепного, не жалея крови. Не той, что наполняет вены мои, а мозг.

Печально, но плодородная земля наша неизбежно высохнет и станет бесплодной от рук людских. Ибо не может человек удержаться от бессмысленного разрушения того, что дает ему опору. Сколько раз я был свидетелем, средь бела дня и во мраке ночи, доброты и великодушия слабых и алчности могущественных.

Запершись один в мастерской, я пытался раскрыть тайны жизни и достиг успеха, ибо любое препятствие, не важно сколь великое, преодолевается настойчивостью. Вот они, эти Круги и Круги. Не перестаю удивляться своей проницательности. Однако я устал».

Ни единая машина не бикнула в городе внизу, ни в одном из туалетов отеля не открыли кран. Ослепительная мудрость Леонардо высвободилась из ржавой клетки времени и предстала сейчас перед нами.

— «Круги и Круги», — сказал я. — Он говорит о тех, что изображены на первой и второй страницах. Вы согласны?

— Да. Отсюда вывод, что…

— …они как-то связаны, — закончил я. — Это Круги Истины, которых домогается Крелл. — Я взял обе страницы, принялся рассматривать концентрические окружности. — Тут должен быть скрыт какой-то смысл. — При слове «смысл» что-то в голове встрепенулось, но не раскрылось.

— Леонардо изумлялся своей гениальности, — сказала Антония. — Он постоянно размышлял над этим.

— Но тут ничего не сказано о Кинжале.

Антония зевнула.

— Сегодня я переводить больше не могу. Нужно дать глазам отдохнуть.

— Может, закончим сейчас?

— Вы что, не понимаете? — возмутилась она. — Написано очень мелко, неразборчиво да еще задом наперед. У меня нет ни лупы, ничего, кроме маленького зеркальца. Такая работа требует времени и ясной головы. А сегодня был тяжелый день, вам это хорошо известно. Утром закончу, можете не беспокоиться.

— Леонардо как будто был расстроен, — сказал я.

— Определенно. «Один в мастерской», «раскрыть тайны жизни» — мне кажется, речь идет о его занятиях анатомией.

— А как по-вашему, что он изобразил на этих рисунках?

— Понятия не имею.

— Похоже на детские качели, — сказал я. — И очень напоминает приспособление для скалолазов. Невозможно представить чтобы что-то подобное существовало во времена Леонардо. И лебедка тоже.

— Как-то рационально это объяснить невозможно, — проговорила она. — Вы видели рисунок велосипеда в «Атлантикусе»?[11]