Институт сновидений - Петр Алешковский

Запил Миша, все нажитое спустил. Утром стал в портмоне на опохмел шарить и нашел затертое «Письмо-счастье». Сколько лет у сердца невзгоду носил! Вспомнил тогда мамины слова. И правда, что он все к власти вязался, ведь чуть живьем не съели. Поехал к двоюродному брату в Удомлю, взял на развод 50 крольчих, настроил сеток. Затраты на одного кроля: 14 кг комбикорма,7 кг сена, электричества на 3 рубля, итого за 4 месяца – 80 рублей. А доходов: парное мясо 2,7 кг – 400 рублей, печень 170 гр. – 50 руб., жир – 100 гр. – 50 руб., шкурка – 25 руб., итого: 525 рублей. Чистой прибыли с одной особи – 445 рублей, а средняя крольчиха за год их приносит 40 штук.

Одно в тайне держал, да стало как-то известно, перед тем как кролями заняться, переписал волшебное письмо пятью пять раз и разослал всем знакомым, а первый номер самому губернатору отправил с уведомлением о вручении. Вот и думайте. Живет теперь Хохлов припеваючи, купил «Газель», нанял двух бомжей, катается, тушки развозит по ресторанам. Нет, не материн совет его спас, бухоловские все так просто в этом уверены, а только письмо колдовское, гад, от своих утаил. Вот мужики и ждут, вдруг каким ветром его в Бухолово опять занесет, ждут, надеются, говорят у него цикл, раз в пять лет оно объявляется, скорее бы уж, мочи нету ждать.

Поля наши выпахивали столетьями, но из земли каждый год появляются все новые камни. Жившие в этих местах язычники комси верили, что под землей живет огнедышащий дракон, а камни – его затвердевшие слезы, которые он проливает за людей, оплакивая их тяжелую долю. Советская власть объяснила: край наш – начало возвышенности, а потому богат ценнейшим строительным материалом, всюду понастроили карьеров и в Старгород на железную дорогу потянулись караваны грузовиков со щебнем. К Кожинскому карьеру начали тянуть узкоколейку, военная часть навела мосты и соорудила насыпь, но тут случилась перестройка, часть расформировали. Узкоколейка заросла малиной и грибами, в карьерных лужах развелись караси.

Булыжник долгое время никому не был нужен, пока в наших местах не появился Рашид – четырнадцатый сын азербайджанского крестьянина, сбежавший с голодной родины в наши края. Камень он сумел превратить в деньги: нанимал дешевые фуры, которые грузили за спирт деревенские бомжи, гнал фуры в Москву и продавал на Рублевку. Рашида крышевал чеченец Муса, а потому фуры доходили до Москвы беспрепятственно. Однажды Муса свел Рашида с крутым москвичом.

– Камнем занимаешься? – спросил он Рашида.

– Таскаем помаленьку.

– В колхозе расписаны паи на землю, достань весь пакет на Кожино, особенно интересны земли, прилегающие к старому карьеру, сто сорок гектар – десять пайщиков, я заплачу втройне.

– В пять раз, и я пошел собирать, – сказал Рашид жестко и посмотрел на Мусу, тот молча кивнул.

Москвич протянул руку – они договорились.

В правлении колхоза за бутылку коньяка и коробку конфет удалось поднять искомые документы. Переписав фамилии, Рашид приехал в Кожино. Там его знали, осенью он покупал у кожинских баранов, снабжая ими мусульманскую диаспору Старгорода. Стоило двум соседкам получить в руки по десять тысяч, как народ пошел к нему сам, Рашид объяснял, что хочет поставить в Кожине свиноводческую ферму. Восемь расписок он оформил мгновенно. Исходя из простого расчета – 1800 рублей за гектар, с четырнадцати гектаров пая он уже наваривал по 15200 рублей с носа. Но на девятой расписке Рашид столкнулся со старой ведьмой Алевтиной Пименовой. Та заартачилась.

– Папа еще дореволюционный прадедов надел из колхоза выколотил, говорил, из этих камней можно сто лет суп варить.

Торговались четыре часа, Рашид охрип, Пименова незаметно выторговала у него сорок тысяч. Пай вплотную примыкал к карьеру, упустить его было нельзя.

Проклиная в душе старую каргу, Рашид заплатил, схватил расписку и отправился по последнему адресу. Коля Огурцов по кличке Огурец поджидал его дома.

– Камнем заинтересовался? – спросил он вошедшего коммерсанта.

– Ферму ставить буду.

– Не дури меня, парень. Камни наши дракон сторожит, надо его задобрить, а то зло сотворит. Мы, комси, знаем, как это сделать. А продать, почему бы и нет, продам, на что мне земля, – Огурец ушел в чулан и вернулся со странным дырчатым камнем. – Клади под него расписку Пименовой, она мне троюродная сестра, колдовать на нашу кровь буду, а ты пока пива хлебни, иначе мы, комси, договор не скрепляем.

Как воспитанный азербайджанец Рашид не решился идти против обычая предков, он отхлебнул пива. Голова сразу закружилась, и он потерял сознание. Очнулся Рашид ночью в своей машине где-то в лесу. Пересчитал расписки – восемь штук, девятой, пименовской так и не нашлось.

Муса, выслушав его историю, сказал просто: «Кинули тебя, не полный куш собрал, москвич денег тебе не даст», и выкупил восемь расписок за сто тысяч рублей. Возражать Мусе Рашид не стал, он его боялся.

Карьер, понятное дело, открыли. Два недостающих пая выкупила компания, заплатив уже совсем другие деньги. Алевтина давно жила с Огурцом, и теперь на вырученные деньги они купили домик на окраине Старгорода. С газом и горячей водой.

Огурец по-прежнему попивает домашнее пиво, Алевтина ворчит, но понимает, раз уж он – комси, ему без пива никуда. Кожинцы свои паи пропили за неделю, закатили пир горой, долго похмелялись, а теперь живут, как жили. На Пимениху с Огурцом они ничуть не обиделись, наоборот даже ими гордятся, и, попав в город, заезжают в гости и гостят до тех пор, пока их не выставят за дверь. Рашид вскоре сам подошел на базаре к Огурцу, хлопнул его по плечу: «Хитрец ты, братец, забыто, обиды не держу», – и протянул ему руку.

Огурец пожал руку четырнадцатому сыну азербайджанского крестьянина и сказал: «Дракон, парень, под землей плачет, по нам надрывается, а мы живем, как нелюди, вот в чем беда».

Катя была красавица. Пять лет она лаялась с мужем, бездельником и пьяницей, за что Сашка регулярно ее бил. В конце концов Катя забрала дочку Свету и ушла. Общепринятая формула «Бьет – значит, любит» Катю не устраивала. Старгородская больница, где она работала медсестрой, сжалилась и выделила им однокомнатную квартиру в старом бараке с дровяным отоплением. Бабы в слободе качали головами – мстительность Сашки была всем известна. Соседка тетя Клава, жалея, называла Катю «моя камикадза». Несколько раз Сашка ломился ночами в дверь и бил стекла. Катя вызывала милицию, его сажали на пятнадцать суток, но, выйдя на свободу, он лез снова, официальный развод, кажется, только больше его ожесточил. Жизнь превратилась в кошмар. Катя уехала бы на дальний север, но сняться одной с дочерью в незнакомые места не хватало ни сил, ни денег – в рамках нацпроекта в больнице прибавили участковым и врачам скорой помощи по десять тысяч, медсестры к своим трем тысячам получили приварок всего в семьсот рублей. Катя тянула две ставки и еле сводила концы с концами.

Однажды Катя возвращалась с дежурства затемно. Идти предстояло мимо Христофоровского кладбища, про которое рассказывали страшные истории: говорили об оборотнях, что грызут по ночам кости мертвяков, грабят прохожих и берут мзду с проезжающих машин. Дойдя до ограды, Катя ускорила шаг, сзади кто-то тяжело дышал, догоняя ее.