Красное и белое, или Люсьен Левен - Стендаль

подсказывали ему доводы, которыми он мог воспользоваться, а он серьезно восторгался их аргументами.

– Через месяц ваш сын будет разъездным контролером, – шепнул он на ухо одному из них. – А ваш – начальником канцелярии в супрефектуре, – сказал он другому.

На следующее утро Люсьен оказался в довольно забавном положении у себя на службе, в двадцати шагах от стола, за которым писал, без сомнения, разъяренный граф де Вез. Его сиятельство мог слышать шум, который производили, входя в коридор, двадцать-тридцать чиновников, явившихся поздравить Люсьена и твердивших ему о таланте его отца.

Граф де Вез был вне себя. Несмотря на то что этого требовали интересы дела, он не мог пересилить себя и повидать Люсьена. В два часа он отправился во дворец. Едва он уехал, как молодая графиня прислала за Люсьеном.

– Ах, милостивый государь, вы, значит, хотите нас погубить? Министр вне себя. Он не мог сомкнуть глаз. Вы будете лейтенантом, вы получите крест, но дайте нам время.

Графиня де Вез сама тоже была очень бледна. Люсьен был с нею очень мил, почти нежен; он утешал ее, как мог, и уверял, что не имел ни малейшего представления об атаке, предпринятой отцом; это была правда.

– Могу вам поклясться, сударыня, что за последние шесть недель отец ни разу не говорил со мной серьезно. С тех пор как я подробно рассказал ему о моих приключениях в Кане, мы не беседовали с ним ни о чем.

– Ах, Кан! Роковой город! Граф де Вез отлично сознает свои ошибки. Ему следовало бы иначе вознаградить вас, но в настоящий момент, после столь яростной атаки, он говорит, что это невозможно.

– Графиня, – ласково ответил Люсьен, – быть может, вашему супругу неприятно видеть у себя на службе сына депутата оппозиции. Если бы моя отставка могла доставить удовольствие министру…

– Ах, сударь, – воскликнула графиня, прерывая его, – не думайте этого! Мой муж никогда бы не простил мне, если бы узнал, что я с вами разговаривала так неумело и заставила вас произнести эти слова, столь огорчительные для него и для меня. Ах, речь ведь идет о примирении! – Ах, что бы ни наговорил ваш отец, не уходите от нас никогда! – И хорошенькая женщина расплакалась навзрыд.

«Нет такой победы, даже парламентской, – думал Люсьен, – которая не заставляла бы людей проливать слезы».

Люсьен сделал все возможное, чтобы утешить молодую графиню, но вместе с тем старательно отделял все, что он должен был сказать хорошенькой женщине, от того, что должно было быть передано человеку, который дурно обошелся с ним по возвращении его из Кана. Ибо было очевидно, что молодая женщина разговаривала с ним, исполняя волю мужа. Он еще раз постарался внушить ей уже ранее высказанную мысль:

– Мой отец увлечен политикой и все свое время проводит в обществе скучнейших депутатов, а со мной он не говорил уже полтора месяца.

После своей парламентской победы господин Левен провел неделю в постели. Ему хватило бы и одного дня отдыха, но он знал свой город, где шарлатанство рядом с личными заслугами играет такую же роль, как ноль, поставленный справа от цифры, и удесятеряет их значение. В постели господин Левен принял поздравления более сотни членов палаты. Он отказал восьми или десяти депутатам, отнюдь не лишенным таланта, желавшим вступить в «Южный Легион».

– Мы представляем собою скорее кружок друзей, нежели политическое общество… Голосуйте заодно с нами, помогайте нам в течение сессии, и если эта фантазия, весьма для нас лестная, продержится у вас и в будущем году, то мои единомышленники, привыкнув к тому, что вы разделяете наши взгляды, основанные на взаимном доверии, сами пригласят вас присутствовать на наших дружеских обедах…

«И без того нужна бездна самоотверженности и ловкости, чтобы руководить двадцатью восьмью такими простофилями, – думал господин Левен. – Что же было бы, если бы их набралось человек сорок-пятьдесят, да еще таких умников, из которых каждый хотел бы стать моим помощником, а вскоре затем и устранить своего главаря?»

Новинкою, способствовавшей успеху господина Левена, было то, что он кормил обедами своих коллег за свой собственный счет – вещь небывалая за все время существования палаты. Некогда у господина Пие бывали знаменитые обеды, но их оплачивала казна.

На третий день после успешного выступления господина Левена телеграф принес из Испании известие, которое, по всем вероятиям, должно было вызвать падение биржевых ценностей. Министр долго колебался, прежде чем сообщить об этом, как делал раньше, своему банкиру.

«Это было бы для него новым торжеством, – подумал господин де Вез, – если бы он увидел меня уязвленным до такой степени, что я пренебрегаю собственными интересами… Но довольно! Неужели он способен меня предать? Судя по всему, навряд ли».

Он послал за Люсьеном и, почти не смея смотреть ему в глаза, вручил уведомление для передачи отцу. Сделка совершилась, как обычно, и господин Левен воспользовался ею, чтобы отослать господину де Везу через день после выкупа бумаг всю прибыль от последней операции и остаток барыша от трех-четырех предшествующих. Таким образом, если не считать нескольких сотен франков, фирма Левена уже ничего не была должна графу де Везу.

Речи господина Левена в палате отнюдь не заслуживали этого громкого имени: они не были красноречивы, не отличались особенной серьезностью, но носили скорее характер крылатой и едкой болтовни, и господин Левен никогда не прибегал к парламентской перифразе.

– Высокопарный стиль был бы для меня смертью, – признался он как-то сыну. – Начать с того, что я уже не мог бы импровизировать и должен был бы засесть за стол, а я не способен заняться литературным трудом ни за какие блага на свете… Я не предполагал, что так легко добиться успеха.

Кофф пользовался большим расположением знаменитого депутата, расположением, основанным на том крупном достоинстве, что он не был фанфароном. Господин Левен стал пользоваться им для получения разных справок. Тогда граф де Вез лишил Коффа должности, на которой тот получал жалких сто луидоров.

– Вот это уж поступок крайне дурного тона! – воскликнул господин Левен.

И он послал Коффу четыре тысячи франков.

Выйдя во второй раз после своей болезни из дому, он отправился к министру финансов, с которым был знаком уже давно.

– Ну как? Вы выступите и против меня? – смеясь, спросил его министр.

– Конечно, если только вы не исправите глупость, совершенную вашим коллегой, графом де Везом. – И он рассказал министру финансов историю этого достойного человека.

Министр, человек умный и очень положительный, не задал ему ни одного вопроса относительно господина Коффа.

– Говорят, что граф де Вез прибег к помощи