Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние - Юлиан Семенов

– В семь.

– Как там погода, в ваших кавказских краях?

– Дождит. Но не это главное. Главное я припас на прощание: Лебедева, который забрасывался к нам с Кротовым, мы нашли, Владислав Николаевич.

– Где он?

– Отсидел свои пятнадцать лет, сейчас живет под Сухуми…

– Под Сухуми?!

– Изумление ваше мне приятно, вроде бы форма некоего прощения за мой доклад генералу и оперативность в поиске Лебедева, но как быть, если и Кротов его искал и нашел?

В консульском управлении МИД Костенко долго и подробно рассказывал дипломатам всю историю Кротова, отходя порою в сторону от главного, словно бы рассуждал вслух, заново перепроверяя себя самого, свою версию.

– Почему все-таки мне кажется, что он станет прорываться на Запад? – оглядев своих слушателей, а их было трое, советник и два первых секретаря, спросил Костенко.

Дипломаты переглянулись; Костенко же, мягко улыбнувшись, пояснил:

– Я снова и снова задаю себе этот вопрос. И задаю оттого, что, если просчитался, неверно нарисовал психологический портрет Кротова, пошел не за тем, тогда проиграл я, а со мною и мои коллеги, которые взяли на веру мою версию. Действительно, существует иное вероятие: преступник – возраста предпенсионного, набит деньгами и золотом, вполне может затаиться где-то в глубинке, такое бывало. Но я возражаю себе: «Он слишком много знает и хорошо помнит свое прошлое, чтобы затаиваться здесь».

– Что вы подразумеваете под «прошлым»? – поинтересовался советник. – Войну или преступления, совершенные в последние месяцы?

– Вы поставили точный вопрос, – ответил Костенко. – Я рад, что вы так хорошо меня поняли. Конечно, он помнит войну, он помнит победу, он читал в газетах, как чекисты постепенно выявляют предателей, полицаев, карателей. Он помнит свой проигрыш, понимает, что его ждет, если он попадется. Но он во время войны жил на Западе, он помнит Германию, он поэтому писал в Израиль своему знакомцу: «Без денег там делать нечего». И он копил, все эти годы он копил золото.

– Зачем ему было убивать ювелира Кротову? Свидетель?

– Да.

Советник закурил:

– Но я, простите, не вижу логики в его визите к ней…

– Логика – абсолютна. Всего у нескольких людей на земле остались его фотографии и письма. Родители умерли; он тем не менее навел справки: осталась приемная сестра, жив дядька, с которым родители не дружили, жива ювелирша, вдова двоюродного брата. И все ведь, больше никого нет… Их он посетил, украл фото и письма – тщательно уничтожал следы. А с Кротовой произошел скол: ее вызвали. Золото, камни, серебро, возможность хищений, разговоры со следователем, изъятие фотографий и писем, удивление ее по поводу пропавших фотографий родственника, «погибшего в боях за нашу Советскую Родину». А то, что его уже могут искать, Кротов понимает. У него в запасе была осень и зима. В своих размышлениях он, видимо, отвергал вероятие преследования, пока трупы убитых им людей были под снегом. Он, видимо, полагал, что в его таксомоторном парке могли и не обратиться в милицию – текучесть рабочей силы, сами знаете, проблема; у руководителей руки связаны, нечем держать рабочего, категория материальной заинтересованности и личной материальной ответственности перед обществом еще не отлилась в бронзу. Видимо, все эти месяцы Кротов готовил операцию ухода, очень тщательно, скрупулезно, выбирая оптимальный вариант.

– Петрову он ликвидировал, оттого что боялся свидетеля? – спросил советник.

– Не знаю. Причина не до конца понятна мне. Эксперты разошлись во мнениях: одни считают, что Петрова была беременна, другие не согласны, ее нашли, когда жарко уж было, началось гниение… Может быть, боялся, что с беременной трудно будет переходить границу, женщина в особом положении, возможны непредвиденные срывы… Я допускаю такое вероятие, но в этом вопросе сам хожу впотьмах, версии не имею, отвечаю вам как на духу…

– Вы советовались с нашими юристами-международниками? – спросил первый секретарь, до той поры молчавший. – Если будет решено снестись с консульством ФРГ, это предстоит делать мне. Я хочу быть во всеоружии.

– Да. Заключение юристов в деле, вы его прочтете. По поводу убийства Минчакова и Петровой – улики бесспорны.

– А Милинко?

– Тоже.

– Видите ли, товарищ Костенко, – сказал советник, – вы поставили такой вопрос, которого в практике еще не было…

Костенко усмехнулся:

– Потому-то и пришел именно к вам.

– Моего товарища спросит его коллега из консульского отдела посольства ФРГ: «А почему, собственно, вы обращаетесь к нам с этим вашим внутренним делом?» Что прикажете ответить?

Костенко нахмурился, молчал тяжело, долго, потом сказал:

– А что, коли он уж границу на брюхе переполз? Дать ему спокойно там жить?

Советник покачал головой:

– Ваше предположение, что он пойдет в Западную Германию, тоже представляется мне весьма априорным… Вы говорите, что, судя по книгам, которые он выписывал в библиотеке, он восстанавливал немецкий язык. Но ведь с немецким можно жить в Австрии или Швейцарии. Наконец, в Штатах есть целые немецкие районы, где в основном поселились бывшие…

– Верно, – легко согласился Костенко. – Меня мучат эти же вопросы, но все-таки я остановился именно на Западной Германии… Дело в том, что по характеру, – судя по расспросам тех, кто его помнит, – он тяготел к тому лишь, что знал, нового боялся, а все те страны, которые вы назвали, – внове ему. Он, видите ли, книг не читал, с детства это у него, говорил: «Гулливера быть не может, выдумки это»… Если он ушел… Страшно говорить… Если ушел или намерен уйти, то лишь туда, где бывал ранее… Это вписывается в его психологический портрет.

– Исследуем ту возможность, которая вам представляется самой неприятной, – сказал первый секретарь консульского управления. – Допустим, что Кротов ушел в ФРГ. Но он обязан там объявиться вполне открыто, заявить, что просит политическое убежище, чем-то свою просьбу мотивировать. Пока этого не было. С чем же я сейчас пойду к западногерманскому коллеге?

Кротов сидел в аэропорту. Был он в спортивной куртке, джинсах и кедах, рядом поставил теодолит и плоский красно-белый метр – изыскатель, одно слово. При погрузке в багаж теодолит могут ненароком поломать, знаем мы наших умельцев, кидают как попало, не берегут государственное добро, лучше сам понесу. Не сдал и металлический чемоданчик с инструментом – если при выходе на поле будут пропускать через таможенную «пищалку», пусть пищит, инструмент пищит – понятное дело; пистолет спрятан в углублении, под инструментарием, кто додумается курочить фирменный чемоданчик?!

Он приехал в аэропорт заранее; в тюбетейке, бородатый, очкастый геолог-изыскатель; перед этим зашел в старый подвал, съел хачапури, выпил бутылку «Боржоми», попросил заварить двойную порцию кофе; чувствовал себя напряженным, каждую мышцу чувствовал.