Ведьмак - Анджей Сапковский

— Факт, — буркнул Геральт. — Жить надо. Неважно, что было. Жить надо.

— Это точно, господин. Ну, получайте. Зашил вам портки, залатал. Будут что новые. Это как с нашей землей, господин Геральт. Разодрали ее войной, перепахали, словно плугом прошли, бороной, исковеркали. Но теперича будет как новая. И еще лучше уродит. Даже те, что в той землице погнили, добру послужат, удобрят почву. Щас–то пахать трудно — кости, железяки всюду на полях, но земля и с железом управится.

— Не боитесь, что нильфгаардцы… что Черные вернутся? Если уж однажды нашли путь через горы…

— А как же. Страшно. Однако что ж? Сесть и сопли распускать? Трястись? Жить надыть. А что будет, то будет. Того, что предназначено, не избежать.

— Веришь в Предназначение?

— А как же не верить–то? Опосля того как мы на мосту встренулись, на урочище, как вы меня от смерти спасли? Ох, господин ведьмак, бухнется вам моя Златулина в ноги…

— Прекрати. Честно говоря, я тебе больше обязан. Там, на мосту… Ведь это моя работа, Йурга, моя профессия. Я защищаю людей за деньги. Не по доброте душевной. Признайся, Йурга, ты слышал, что люди болтают о ведьмаках? Мол, неведомо, кто еще хуже — они или чудовища, которых они убивают…

— Неправда ваша, господин, не знаю, почему вы так говорите. Что ж, али у меня глаз нету? Вы тоже из той же самой глины вылеплены, что и та лекарша…

— Висенна…

— Она нам себя не назвала. Но ведь она мчалась за нами галопом, потому как знала, что потребна, догнала вечером, сразу занялась вами, едва с седла соскочила. Да, господин, намучилась она с вашей ногой, от этой магии аж воздух звенел, а мы со страху в лес драпанули. У нее потом из носа кровь пошла. Непростая, видать, штука — колдовать. И так заботливо вас перевязывала, ну прям–таки как…

— Как мать? — Геральт стиснул зубы.

— Во–во. Точно сказали. А когда уснули…

— Ну, Йурга?

— Она едва на ногах держалась, бледная была как полотно. Но пришла, спрашивала, не нужно ли кому из нас помощи. Вылечила смолокуру руку, которую ему стволом пришибло. Гроша не взяла да еще и лекарства оставила. Нет, господин Геральт, на свете, знаю, мало ли что о ведьмаках болтают, да и о чародеях тоже. Но не у нас. Мы, из Верхнего Соддена, и люди из Заречья лучше знаем. Слишком многим мы чародеям обязаны, чтобы не знать, какие они. Память о них у нас не в сплетнях и трепотне, а в камне высечена. Увидите, как только роща кончится. Да вы и сами, надо думать, лучше знаете. Битва–то была — на весь мир слыхать, а едва год минул. Должны были слышать.

— Не было меня здесь, — буркнул ведьмак. — Год не было. На Севере я был. Но слышал… Вторая битва за Содден…

— В сам раз. Сейчас увидите холм и камень. Раньше–то мы этот холм называли просто: Коршунья гора, а ныне все говорят: Холм Чародеев, или Холм Четырнадцати. Потому как двадцать два их было на том холме, двадцать и два чародея там бились, а четырнадцать пало. Страшный был бой, господин Геральт. Земля дыбом вставала, огонь валил с неба, что твой дождь, молнии били… Мертвые валялись, аж жуть. Но превозмогли чародеи Черных, одержали Силу, коя их вела. А четырнадцать все же пали в той битве. Четырнадцать сложили живот свой. Что, господин? Что с вами?

— Ничего. Продолжай, Йурга.

— Страшный был бой, ох, если б не те чародеи с Холма, кто знает, может, не болтали бы мы с вами сегодня тута, домой поврачаючись, потому как и дома–то не было бы, и меня, и, может, вас… Да, все чародеи. Четырнадцать их сгинуло, нас защищая, людей из Соддена и Заречья. Ну, конечно, другие тоже там бились, воины и рыцари, да и крестьяне, кто мог, схватили вилы да мотыги, а то и просто колья… Все стояли насмерть, и множество полегло. Но чародеи… Не фокус воину погибать, потому как это ж его специальность, а жизнь короткая. Но ведь чародеи могут жить, сколь им хочется. А не задумались…

— Не поколебались, — сказал ведьмак, потирая рукой лоб. — Не поколебались. Я был на Севере…

— Вы что, господин?

— Так, ничего.

— Да… Так мы туда, все с округи, цветы все время носим, на тот Холм, а майской порой, на Беллетэйн, завсегда там огонь горит. И во веки веков гореть будет. И вечно жить они будут в памяти людской, те четырнадцать. А такая жизнь в памяти — это ж… это… Нечто побольше! Больше, господин Геральт!

— Ты прав, Йурга.

— Каждый ребенок у нас знает имена тех четырнадцати, выбитые на камне, что на вершине Холма стоит. Не верите? Послушайте: Алекс по кличке Рябой, Трисс Меригольд, Атлан Курк, Ваньелле из Бругге, Дагоберт из Воле…

— Прекрати, Йурга.

— Что с вами, господин? Бледный как смерть!

— Нет, ничего.

7

Он поднимался на Холм медленно, осторожно, вслушиваясь в работу сухожилий и мускулов в магически вылеченной ноге. Хотя рана вроде бы полностью затянулась, он по–прежнему берег ногу и старался не опираться на нее всем телом. Было жарко, аромат трав бил в голову, дурманил, но дурманил приятно.

Обелиск стоял не в центре плоско срезанной вершины, а был слегка сдвинут вглубь, за пределы круга из угловатых, словно позвонки, камней. Если б он поднялся сюда перед самым заходом солнца, то тень менгира, падая на круг, точно прошла бы по его диаметру, указав направление, куда были обращены лица чародеев во время битвы. Геральт глянул туда, на бескрайние холмистые поля. Если там еще оставались кости полегших, а они там были наверняка, то их скрывала буйная трава. Там парил ястреб, спокойно наворачивавший круги на широко раскинутых крыльях. Единственная подвижная точка среди замершего в жаре ландшафта.

Обелиск был широкий у основания, чтобы его охватить, пришлось бы соединить руки по меньшей мере пяти–шести человек. Было ясно, что без помощи магии его втащить наверх не удалось бы. Обращенная к каменному позвоночнику плоскость менгира была гладко отесана, на ней виднелись выбитые рунические письмена.

Имена тех четырнадцати, что погибли.

Он медленно подошел. Йурга был прав. У основания обелиска лежали цветы — обычные полевые цветы: маки, люпины, просвирняки, незабудки. Он медленно читал сверху, а перед его глазами возникали лица тех, кого он знал.

Веселая Трисс Меригольд с каштановыми волосами, хохочущая по любому поводу, выглядевшая как девчонка. Он любил ее. И она его тоже.

Лоудбор из Мурривеля, с которым когда–то он чуть было не подрался в Вызиме, когда поймал волшебника на махинациях с костями во время игры при помощи тонкого телекинеза.

Литта Нейд по прозвищу Коралл. Прозвище ей дали из–за цвета губной помады, которой она пользовалась. Литта когда–то накапала на него королю Белогуну, да так, что ему пришлось неделю отсидеть в яме. Когда его выпустили, он отправился к ней, чтобы узнать о причинах. Не заметил, как оказался у нее в постели, и провел там вторую неделю.

Старый Горазд, который хотел уплатить ему сто марок за право исследовать его глаза и предложил тысячу за возможность провести вскрытие, «не обязательно сейчас», как он тогда выразился.