Григорий Распутин - Алексей Варламов

Впрочем, старец от природы чрезвычайно болтлив и не делает тайны из тех речей, которые он держит в Царском Селе. Он говорил о них еще вчера, в тесном кружке, где разглагольствовал два часа сряду, с тем порывистым, горячим и распущенным вдохновением, которое делает его порою очень красноречивым. Насколько я мог судить по обрывкам этих речей, донесшимся до меня, доводы, приводимые им государю, далеко выходят за пределы современной политики и стратегии: предметом его защиты служит религиозный тезис. Сквозь красочные афоризмы, из которых многие вероятно подсказаны ему друзьями из св. синода, выступает некоторая доктрина: "Царь не только руководитель и светский вождь своих подданных. Священное миропомазание при короновании вручает ему гораздо более высокую миссию. Оно делает его их представителем, посредником и поручителем перед Всевышним Судьей. Оно, таким образом, заставляет его взять на себя все грехи и все беззакония своего народа, так же как и все его испытания и все его страдания, чтобы отвечать за первые и выставить другие перед Богом"»…

Свидетельство Палеолога, возможно, не слишком авторитетно, однако и сама Царица писала мужу в августе 1915 года: «Те, которые боятся и не могут понять твоих поступков, убедятся позднее в твоей мудрости. Это начало славы твоего царствования. Он это сказал и я глубоко этому верю».

И чуть позже:

10 сентября 1915 года: «Наш Друг вовремя раскрыл их карты и спас тебя тем, что убедил прогнать Н. и принять на себя командование».

«Он убедил тебя и нас в безусловной необходимости этой перемены ради тебя, нас и России».

Николай с ней – нечастый случай – не согласился: «Я так хорошо помню, что, когда я стоял против большого образа Спасителя наверху в большой церкви, какой-то внутренний голос, казалось, убеждал меня прийти к определенному решению и немедленно написать о моем решении Ник. (Николаю Николаевичу. —А. В.) независимо от того, что мне говорил наш Друг».

Из этого письма следуют по крайней мере два вывода. Первый – что Распутин поддерживал желание Государя встать во главе армии, и второй – что Николай принимал решение самостоятельно.

В пользу первого говорят строки из письма Государыни, относящиеся еще к самому началу войны: «Наш Друг рад за тебя, что ты уехал. Он остался очень доволен вчерашним свиданием с тобой. Он постоянно опасается, что Bonheur, т. е. собственно галки (черногорки. – А. В.), хотят, чтобы он (Николай Николаевич. – А. В.) добился трона в Польше, либо в Галиции, что это их цель Григорий ревниво любит тебя, и ему невыносимо, чтобы Н. играл какую-нибудь роль».

И здесь настроения Распутина и Императрицы в который раз совпадали: «Хотя Н. поставлен очень высоко, ты выше его. Нашего Друга так же, как и меня, возмутило то, что Н. пишет свои телеграммы, ответы губернаторам и т. д. твоим стилем – он должен был бы писать более просто и скромно».

А что касается второго – о самостоятельности принятия Императором всех решений, то вот что писала в мемуарах Вырубова: «После падения Варшавы Государь решил бесповоротно, без всякого давления со стороны Распутина, или государыни, или моей, стать самому во главе армии; это было единственно его личным непоколебимым желанием и убеждением, что только при этом условии враг будет побежден» – И в данном случае никаких оснований не доверять ей Нет. Николай Александрович только казался мягким и уступчивым человеком. Когда надо, он был решителен и тверд, и тем больнее было для него то, что в распутинский след поверили люди, которых Государь облек доверием и которые, как оказывалось, сами ему не очень доверяли.

Благороднейший Самарин был первым из этих усомнившихся. В августе 1915 года, когда министрам стало известно о готовящемся решении Николая, министр внутренних дел князь Щербатов говорил на тайном заседании Совета министров: «Не может быть сомнения в том, что решение Государя будет истолковано, как результат влияния пресловутого Распутина. Революционная и антиправительственная агитация не пропустят удобного случая. Об этом влиянии идут толки в Государственной Думе, и я боюсь, как бы отсюда не возник какой-нибудь скандал. Не надо забывать, что Великий Князь (Николай Николаевич. – А. В.) пользуется благорасположением среди думцев за свое отношение к общественным организациям и представителям».

Самарина на этом заседании не было, но когда несколько дней спустя он появился, то между ним, председателем Совета министров Горемыкиным и министром внутренних дел Щербатовым произошел характерный обмен мнениями:

А. Д. Самарин: «Все происходящее и в Ставке, и повсеместно еще более утверждает меня в убеждении, что перемена командования грозит величайшими непоправимыми последствиями для всей страны. Боюсь стать скучным и надоесть Совету Министров, но все-таки не устану повторять, что наш священный долг всем вместе умолить Государя Императора отказаться от своего пагубного решения и оставить Великого Князя во главе войск. Если Совет Министров не согласится пойти на это немедленно, т. е. сегодня или завтра, то я сочту своим нравственным и верноподданническим долгом протестовать лично. При настоящих обстоятельствах, когда каждая секунда дорога и невознаградима, я не могу признать правильной тактику выжидания и затягивания.

Пред лицом грозных событий надо идти с открытым забралом, говорить правду в глаза. Между прочим, за последнее время усиленно возобновились толки о скрытых влияниях, которые будто бы сыграли решающую роль в вопросе о командовании. Я откровенно спрошу об этом Государя и я имею на это право. Когда Его Величество предложил мне принять пост Обер-Прокурора Святейшего Синода, я согласился лишь после того, как Государь Император лично сказал мне, что все эти россказни придуманы врагами престола. Но сейчас слухи становятся настолько упорными, что я буду напоминать о нашей тогдашней беседе и, если положение действительно изменилось, просить об увольнении меня от должности. Готов до последней капли крови служить своему законному Царю, но не…»

Князь Н. Б. Щербатов: «Я должен отметить, что вызов Распутина в Царское Село последовал помимо Государя Императора и что во время принятия решения он отсутствовал».

А. Д. Самарин: «Да, но во всяком случае надо положить решительными действиями предел распространению толков, подрывающих монархический принцип гораздо сильнее, чем всякие революционные выступления. Однако в данную минуту самое главное – это вопрос о командовании. Повторяю, если Совет Министров не считает возможным ко мне присоединиться, то я отправляюсь один к Государю и заявлю, что уход Великого Князя – начало гибели всего».

И. Л. Горемыкин: «Я неоднократно говорил, что решение Государя бесповоротно. Оно не вчера сложилось и исходит из внутреннего убеждения. Вместо того, чтобы изматывать нашими ходатайствами нервы Государя, которому и без того страшно тяжело, наш долг сплотиться вокруг Царя и помогать ему. Что касается вопроса о влияниях, то это вторжение в сферу, нам не подлежащую. Пусть каждый поступает в личных вопросах, как ему угодно, но Совет Министров тут ни при чем».

А. Д. Самарин: «Нет, это вопрос не личный, а всей России и Монархии. Само лицо, слухи о влиянии которого болезненно волнуют всех верноподданных, имеет смелость открыто говорить, что оно убрало Великого Князя. К таким выходкам мы не можем относиться безучастно».