Черная камея - Энн Райс

"Ночной кошмар? – тихо и ласково спросилаона. – Ты называешь частицу моей души кошмаром? Впрочем, кому нужначастица чьей-то души? Тебе кажется, ты жаждешь обладать душой Моны Мэйфейр. Тыдаже не представляешь, какой бы показалась тебе твоя Мона сейчас".

"Не играй ее именем", – сказал я,перепутанный последними словами. И вдруг, как мне показалось, все происходящеестало каким-то не таким. Мона, моя возлюбленная Мона. Не говори о Моне. И вино– это вовсе не вино. И дом стал каким-то невероятным. И сама Петрония казаласьмне слишком крупной для женщины. И сам я был чересчур пьян, чтобы находитьсятам, где был.

"Когда я завершу с тобой все, что надо, ты не захочешьвидеть никакую Мону Мэйфейр, – произнесла она, быстро, почти зло, хотяголос оставался ласковым. Она мурлыкала, как кошка. – И о моей душе тыбольше ничего не узнаешь. Моя душа будет заперта, словно в ней повернули ключ,золоченый ключ. Между нами воцарится молчание, то самое молчание, которое тебетеперь хорошо известно".

"Мне пора убраться отсюда, – слабым голосом сказаля, понимая, что не способен даже подняться. Я попытался. Ноги неслушались. – Я должен дойти до лодки. Если в тебе осталась хоть крупицачести, ты мне поможешь".

"У меня ее вообще нет, так что оставайся наместе, – сказала Петрония. – Мы расстанемся скоро, но в мое время, нев твое, а потом можешь считать этот дом своим, я даже передам тебе мавзолей.Да, забирай все, рискни, и, возможно, ты даже станешь тосковать по этомутемному живому болоту, как часто тосковала я. Мне кажется, я ждала тебя этихдолгих три с половиной года, зная заранее, что как только мы увидимся, я сразууступлю тебе все. Да, я тебя ждала. И почему теперь это нужно сделать, я незнаю..."

"Что? Что нужно сделать? О чем ты говоришь? – явзмолился. – Я тебя не понимаю".

"Зло прирастает с каждой минутой, – сказалаона, – в конце концов, оно выстреливает, превращаясь в другое зло, и яразрешаюсь от бремени, чего не могла сделать при жизни".

"Я тебя не понимаю".

Она повернулась и посмотрела на меня сверху вниз, и тут наее лице появилась совершенно необыкновенная улыбка.

"Почему у меня такое чувство, будто ты гигантскаякошка? – неожиданно спросил я. – Даже твои прелестные глаза и токошачьи, а я словно твоя несчастная жертва, выбранная случайно".

"Только не случайно, – сказала она, ставсерьезной. – Не случайно. Выбор сделан тщательно, с учетом обстоятельств,достоинств и одиночества. Ничего случайного. Ты обласкан любовью. Тебя давнождут".

Я окончательно опьянел. Еще немного – и я бы отключился.

Фигура передо мною начала вспыхивать и гаснуть, словнокто-то баловался выключателем, желая довести меня до сумасшествия. Я попыталсявстать, но не смог. Отставив киворий на край стола, я отодвинул его правойрукой. Петрония вновь наполнила его вином. Больше не буду, подумал я, но тутона подняла киворий и поднесла к моим губам. Я попытался отказаться. Онанаклонила его – пришлось пить, и вино стекало по шее на рубашку. Вино былопревосходное, теперь оно казалось мне гораздо вкуснее, чем вначале. Я откинулсяна спинку стула. Увидел, что киворий валяется на полу. Увидел красное вино намраморе.

"Только не на прекрасном белом мраморе, – сказаля, – оно похоже на кровь, посмотри". – Я снова попыталсяподняться и не смог.

Петрония опустилась передо мной на колени.

"Во мне есть жестокость, – сказала она. – Вомне есть жестокость, и она не останется без ответа. Ничего другого от меня нежди. Ты получишь дары, которые я сама для тебя выберу, только такие, и я непорождаю хныкающих ублюдков, как это делают многие, питающиеся старичьем. Когдая тебя покину, ты будешь сильным и будешь владеть дарами, без которых тебе необойтись".

Я не мог ей ответить. Губы больше не шевелились.

Внезапно я увидел за ее спиной Гоблина! Его очертания былисмутны, но вовсе не иллюзорны, и Петрония выпрямилась в ярости, пытаясьсбросить его с себя, но он успел захватить ее шею локтем, совсем как когда-тоона придушила меня. Петрония принялась топать, отпихивая его локтем. Гоблинрастворился в воздухе, но тут же снова напал на нее, чем привел Петронию вбешенство.

И снова замигал свет. Я оставался парализованным. При однойяркой вспышке я разглядел, что она метнулась в другой конец комнаты. Там оназабрала огромную накидку из норки и приблизилась ко мне. Гоблин снова попыталсяпридушить ее, но Петрония оказалась сильнее. Отбросив в сторону Гоблина, онапотянулась ко мне, одним движением худой руки подняла меня со стула, закутала внорку, словно давно привыкла это делать, а затем заключила в объятия.

"Попрощайся со своим любовником!" – злобно бросилаона Гоблину.

Мы оказались в открытом пространстве. Гоблин цеплялся занас. Я видел его лицо, его открытый рот, из которого вырывался вой. А потом онначал соскальзывать вниз, вниз, словно тонул.

Мы поднимались все выше, и вот уже облака оказались подомною. Ветер дул мне в лицо, замораживая холодом, но это не имело значения,потому что вокруг сияли великолепные звезды.

Петрония прижала губы к моему уху, и, прежде чем сознаниеокончательно меня покинуло, я услышал ее голос:

"Обрати внимание на эти холодные маяки, ибо за всю своюдолгую жизнь ты, вероятно, не найдешь более теплых друзей, чем они".

Я очнулся средь бела дня. Оказалось, что я лежу на мягкойкровати посреди террасы и вокруг меня везде цветы. Вдоль всей балюстрады стоялагерань в горшках, а за ней бело-розовые олеандры, и мне вдруг показалось сквозьдурноту и туман, что вдалеке, справа, виднеется гора, по форме в точности какВезувий. Я поднялся, мучимый тошнотой и болью, кое-как доковылял до перил ипосмотрел вниз: там вдалеке я увидел черепичные крыши города и убедился, чтоэтим способом убежать не удастся.

Слева проходила извилистая дорога, по которой неслись машины,казавшиеся с такого расстояния крошечными жучками. Итальянское побережье, вовсей своей изломанности и великолепии, а за дорогой тихо шумело море. Солнце,стоявшее высоко в небе, ослепляло и обжигало меня, и от него некуда былоскрыться на этой террасе.

Что касается дома, то он оставался для меня закрытым. Яувидел лишь темно-зеленые запертые двери, не дававшие возможности сделать хотькакие-то предположения. Я снова повалился на кровать, и глаза мои против волизакрылись.