Мобилизованная нация. Германия 1939–1945 - Николас Старгардт

Нехватка резервов лишала немцев возможности помешать развитию успеха Красной армии после достижения прорыва. Войска Рокоссовского развернулись от Минска на юго-запад, следуя по немногочисленным в Белоруссии крупным дорогам к Барановичам, а также в северо-западном направлении – в республики Прибалтики. 13 июля Красная армия освободила Вильнюс, создав угрозу отрезать группу армий «Север» на побережье Балтийского моря. В тот же день Конев начал долгожданное наступление против двух немецких групп армий на юге, тесня их обратно в Венгрию и Румынию и используя всю мощь танковых армий на направлении Львова, Люблина и реки Вислы на западе.

17 июля 57 000 немецких военнопленных маршем прошагали по улицам Москвы в ходе беспрецедентной демонстрации советской победы и в качестве акта осмеяния расистского высокомерия противника. Им еще повезло. Тем летом многие солдаты Красной армии убивали захваченных немцев прежде, чем те успевали попасть на пункты приема военнопленных. Молодая военнослужащая Красной армии даже годы спустя помнила, как сослуживцы закалывали штыками пленных. «Я ждала, – вспоминала она, – долго ждала момента, когда их глаза взорвутся от боли. Зрачки. Вам страшно слышать такое? Думаете, жестоко? А если бы вы знали, что они разожгли большой костер посреди села и перед вашими глазами бросили туда вашу мать? Вашу сестру? Вашу любимую учительницу?»[915]

27 июля был окончательно освобожден Львов. На протяжении следующих трех суток 47-я армия под началом Радзиевского мчалась в направлении Варшавы с юго-востока. В последнем броске измотанных войск генерал отправил 8-й гвардейский танковый корпус и 3-й танковый корпус на город с северо-востока. Но, когда 30 июля оба корпуса вышли к Воломину, их остановили контратаками и связали боем немцы. До Варшавы оставались какие-то 15 километров, но советские войска, прошедшие за пять недель сотни километров – от берегов Днепра и Двины к Висле, – находились в состоянии крайнего утомления, к тому же оторвались от баз снабжения.

1 августа польское подполье подняло восстание в Варшаве, заставшее немецкий гарнизон врасплох. Бросившись в атаку при свете дня, в 4 часа пополудни, легковооруженные инсургенты не сумели, однако, захватить ключевые позиции. Хуже того, восстание началось преждевременно. Не прошло и часа с момента его начала, как генерал Бур-Коморовский, командующий Армией Крайовой, узнал, что советские танки, замеченные под Воломином, не готовы освободить район Прага на восточном берегу Вислы. На самом деле Красной армии удалось овладеть этим участком только 13–14 сентября. Имея обеспеченные предмостные плацдармы на Висле под Сандомиром и Магнушевом, Красная Армия могла обойти Варшаву, не вступая в кровопролитное сражение с целью выбить немцев из города. Не вполне ясно, что выиграли бы советские войска от захвата польской столицы[916].

Бур-Коморовский, действуя без официального одобрения польского правительства в изгнании в Лондоне, совершил и политический просчет. Он стремился превратить польскую Армию Крайову из пассивного наблюдателя советской победы над немцами в вооруженного освободителя. Но советское руководство уже показало, что не собирается терпеть независимые, некоммунистические силы, когда 22 июля без лишних сантиментов взяло под стражу части Армии Крайовой в Люблине. Разорвав все отношения с польским правительством в Лондоне после находки в Катыни, руководство СССР и теперь не собиралось признавать его легитимность, для чего создало марионеточное правительство – Польский комитет национального освобождения. Вряд ли следовало предполагать, что Москва станет терпеть представителей базирующегося в Лондоне правительства в Варшаве. Могла ли Красная армия с военной точки зрения более деятельно вмешаться в события в первые недели восстания – вопрос спорный. Когда же восстание продолжилось и в сентябре, советские войска уже, конечно, могли помочь. Вместо этого они взяли район Прага, расположенный на восточном берегу Вислы; там они оставались и ждали, а тем временем Сталин делал все от него зависящее, чтобы помешать попыткам британцев и американцев сбрасывать полякам помощь с воздуха[917].

Проведя бо́льшую часть войны в польской столице, капитан Вильм Хозенфельд внезапно очутился в штабе командования, впервые с сентября 1939 г. столкнувшись с настоящими боевыми действиями. 4 августа 1944 г. он писал домой: «До этого времени мне не случалось быть свидетелем ужасов войны. Поэтому меня так сильно потрясли события этих дней». Через двое суток он рассказывал домашним, что заведомо ожидал от поляков упорного сопротивления: «Даже применение танков и артиллерии, кажется, не производит должного впечатления на повстанцев. Когда улицы и дома намеренно поджигаются, гражданское население бежит куда может, а повстанцы занимают развалины и продолжают отбиваться. Любой, кого заметят на улице, уничтожается»[918].

Будучи офицером армейской разведки, Хозенфельд проводил допросы польских военнопленных, хотя в первую неделю немцы не брали вообще никого. 8 августа Хозенфельд отмечал в дневнике, что немцы занимались очисткой подвалов от гражданских лиц по мере вытеснения повстанцев из кварталов города: «Вчера убивали только мужчин, а перед тем также женщин и детей». В районе Варшавы Воля бригада Дирлевангера – особая часть из немецких уголовников-рецидивистов, разного отребья и проштрафившихся эсэсовцев – предавала смерти всех попадавших им в руки жителей, от пациентов больниц до маленьких детей, записав себе в послужной список 30 000–40 000 смертей. Хозенфельд видел из штаба «длинные колонны гражданских лиц», которых гнали в направлении западных предместий города, и записал слова офицера немецкой полиции: «Штатских будут сортировать. Говорят, есть приказ Гиммлера убивать всех мужчин». Командующий частями СС звонил командующему 9-й армией и спрашивал: «Что мне делать с гражданскими лицами? У меня патронов меньше, чем пленных»[919].

Впервые Хозенфельд начал подбирать слова в письмах жене и дочерям, опуская отдельные подробности, одновременно стараясь точно нарисовать им общую картину происходивших событий: «Час за часом город из-за пожаров и обстрелов превращается в развалины. Целые улицы с домами приходится сжигать систематически. Приходится закрывать глаза и сердце. Население уничтожается беспощадно». Стараясь установить какой-то моральный противовес в сравнении, Хозенфельд замечал, что «бесчисленное множество немецких городов тоже лежат в руинах!». Ему и в самом деле все происходившее напоминало библейский Потоп, вызванный «человеческой греховностью и гордыней». Обязанности и красное вино с каждым приемом пищи – алкоголь как новая добавка к повседневному рациону – пока позволяли снимать стресс: «Пусть будет что будет, я держусь». А между тем бои достигли фазы застоя, когда ни одна из сторон не обладала достаточными силами покончить с другой. В то время как большинство офицеров считали себя в состоянии не только подавить восстание, но и сдержать натиск Красной армии на Висле, Хозенфельд пребывал в убеждении, что советские войска скоро ринутся крушить ослабленную немецкую оборону. Он попросил уезжавшего домой офицера взять дорогие часы и передать их жене Аннеми[920].