Простые смертные - Дэвид Митчелл

Я откашлялась и сказала:

– Мисс Сайкс, нам нужно серьезно поговорить.

Лицо ее, казалось, снова целиком скрылось за темными очками, как за шторами. Откуда-то вдруг появился ее неописуемый грейвзендский выговор.

– Я не даю интервью представителям СМИ и не участвую ни в каких общественных сборищах и фестивалях. – Она слегка отступила от меня. – Я давно ото всего этого отошла. – Ветка сосны коснулась ее волос, и она испуганно вздрогнула и присела. – Так что никаких разговоров. Кто бы вы ни были, вы не можете…

– В данный момент я Айрис Фенби, но вы также знаете меня как доктора Маринуса.

Она так и застыла. Задумалась, потом нахмурилась. Потом на лице у нее появилось какое-то брезгливое выражение, и она воскликнула:

– Ой, ради бога, не надо! Ю Леон Маринус умер в 1984 году, и он был китайцем! А если вы скажете, что у вас в роду тоже кто-то был китайцем, то я в таком случае скажу… что я – Владимир Путин! Ради бога не вынуждайте меня быть с вами грубой! Ведь все это весьма грубое вранье, не так ли?

– Нет, не так. Доктор Ю Леон Маринус действительно был бездетным, Холли, и то его тело действительно умерло в 1984 году. Но его душа, вот это мое «я», которое и обращается к вам сейчас, это тоже Маринус. И это чистая правда.

Прилетела и улетела стрекоза, быстрая, как смена мысли. Холли медленно повернулась и пошла прочь. Кто знает, сколько фальшивых Маринусов встретилось ей на жизненном пути – от душевнобольных до простых обманщиков, – и все они жаждали урвать хотя бы часть тех денег, которые она заработала, написав свою книгу.

– Помните, 1 июля 1984 года у вас как бы выпали из памяти целых два часа? – крикнула я ей вслед. – Это случилось на дороге, ведущей от Рочестера на остров Шеппи. Я знаю, что с вами тогда случилось.

Она остановилась.

– Я и сама знаю, что со мной тогда случилось! – Она невольно снова повернулась ко мне лицом, но теперь была уже по-настоящему рассержена. – Я подняла на шоссе руку. Какая-то женщина подобрала меня и подбросила к мосту, по которому можно было добраться до Шеппи. Пожалуйста, оставьте меня в покое!

– Вас тогда подобрали на шоссе Йен Фейруэзер и Хейди Кросс. Я знаю, что вам известны эти имена, однако вам неизвестно, что вы находились в одном доме с ними и тем утром, когда они оба были убиты.

– Да говорите что угодно! Отправьте пост с вашей историей на bullshitparanoia.com. Эти психи с удовольствием уделят вам столько внимания, сколько захотите. – Где-то шумно заработала ожившая газонокосилка. – Вы переварили моих «Радиолюдей», выблевали их, замесили эту мерзкую массу на собственном психозе и создали этакое оккультное реалити-шоу, сделав себя его главной звездой. В точности как та спятившая девица, которая застрелила Криспина, будь она проклята. Все, я ухожу. И не ходите за мной, иначе я позову полицию.

Птицы неумолчно щебетали, порхая с дерева на дерево в полосах солнечного света и тени.

Ну что ж, в целом неплохо, мысленно сказал мне Ошима, Невидимый и Ироничный.

Я села на тот же пенек, где только что сидела голубая сойка, и мысленно ответила ему: Ничего. Это еще только начало.

– Это мое самое любимое блюдо во всем меню, дорогая, богом клянусь! – Нестор поставил передо мной тарелку. – Люди приходят, садятся за стол, видят в меню название «вегетарианская мусака» и думают: если в мусаке нет мяса, то это не мусака; и они заказывают стейк, свиную грудинку, бараньи ребрышки, не понимая, чего они себя лишают. Давайте. Пробуйте. Этот рецепт создала моя родная мать, да упокоится с миром ее душа. Дьявольская была женщина! «Морские котики», ниндзя, мафиози по сравнению с греческой женщиной-матерью – просто выводок дрожащих котят. Вот! Это она в рамке над кассой. – Он указал мне на портрет седовласой женщины-матриарха. – Она создала это кафе. И она же изобрела мусаку без мяса. Это было, когда Муссолини вторгся в Грецию и перестрелял здесь всех овец, кроликов и даже собак. Маме пришлось – как это? – импровизировать. Мариновать папоротники в красном вине. Отваривать чечевицу на медленном огне. Тушить грибы в соевом соусе – правда, соевым соусом она стала пользоваться после того, как переехала в Нью-Йорк. Грибы куда питательней, чем мясо. И обязательно белый соус со сливочным маслом, пшеничной мукой и взбитыми сливками. И много-много сладкого перца. Это просто шедевр! Bon appetit[235], моя дорогая. – Он подал мне стакан с водопроводной водой, где позвякивали кусочки льда. – Но только непременно оставьте место для десерта. Вы слишком худенькая.

– Худенькая? – Я похлопала себя по животу. – Вот уж худоба у меня беспокойства точно не вызывает.

Но Нестор уже отбыл восвояси, ловко огибая стремительных молодых официантов. Я поддела вилкой папоротник, обмакнула его в белый соус, подцепила заодно и гриб и сунула в рот. Вкус был таким, что мгновенно вызвал самые яркие воспоминания: 1969 год, когда Ю Леон Маринус еще преподавал всего в нескольких кварталах отсюда, а Старый Нестор был еще совсем Молодым Нестором, и седовласая дама-матриарх, портрет которой теперь висел в рамке на стене, узнав, что «этот китаец, говорящий по-гречески», является «настоящим доктором», представила меня, то есть тогдашнего доктора Маринуса, своим сыновьям как воплощенную американскую мечту. Она каждый раз угощала меня квадратиком пахлавы, бесплатно прилагая десерт к кофе, хотя приходила я сюда очень часто. Мне хотелось спросить у Нестора, когда она умерла, но подобное любопытство могло вызвать ненужные подозрения. Я просмотрела сегодняшний номер «New York Times» и переключилась на кроссворд. Но это не помогло.

Я не могла перестать думать об Эстер Литтл…

* * *

В 1871 году Пабло Антею Маринусу исполнилось сорок. Он унаследовал достаточно латинской крови от своего отца-каталонца, чтобы сойти за испанца, так что нанялся судовым хирургом на борт одного американского клипера, уже почти вышедшего в тираж. Клипер носил имя «Пророчица» и отправлялся из Рио-де-Жанейро в Батавию, столицу голландской Ост-Индии, через Кейптаун.

Пережив бурю, подобную тем, что описаны в Ветхом Завете, эпидемию корабельной лихорадки, которая убила более десяти матросов, и схватку с корсарами с острова Панай, мы дотащились до Батавии как раз к Рождеству. Собственно, Лукас Маринус некогда, лет восемьдесят назад, уже посещал эти места, и я хорошо помнила тот зараженный малярией военный гарнизон, который теперь превратился в большой зараженный малярией город. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Я совершала вылазки в глубь страны, чтобы собрать образцы растений вокруг Буйтензорга, но жестокость, с которой европейцы на Яве обращались с местными жителями, лишала меня всякого удовольствия от общения с яванской флорой, и когда в январе «Пророчица» подняла якорь и направилась в молодую английскую колонию на реке Суон, что в Западной Австралии, мне было совсем не жаль покидать эти места. Я никогда прежде не бывала на этом южном континенте, хотя моя метажизнь была уже достаточно долгой, так что, когда наш капитан сообщил, что нам придется недели на три задержаться во Фримантле для кренгования, решила, что две из них непременно проведу в Бичер-Пойнт в Ветландии, и наняла услужливого местного проводника по имени Калеб Уоррен, которого сопровождал его долготерпеливый мул. До начала золотой лихорадки 1890-х город Перт представлял собой всего несколько сотен деревянных домишек, так что выйти за его пределы не составляло туда, и уже через час мы с Уорреном оказались практически в диком краю, с трудом пробираясь по глубоким колеям совершенно раздолбанной дороги. Вокруг расстилался пейзаж, видимо не менявшийся многие тысячелетия. Когда раздолбанная дорога стала практически воображаемой, Калеб Уоррен вдруг помрачнел и стал чрезвычайно молчаливым. В наши дни я бы определила этого человека как типичного «биполярника». Мы шли по холмам, поросшим жесткой растительностью, мимо болотистых оврагов, мимо ручьев с соленой водой, мимо жалких рощиц худосочных деревьев, точно сделанных из картона. Я была очень довольна этим путешествием. В моем альбоме за 7 февраля 1872 года – немало интереснейших зарисовок: шесть разновидностей лягушек, набросок и точное описание бандикута, набросок королевской колпицы и вполне сносная акварель бухты Джервис. Спустилась ночь; мы разбили лагерь среди скал на вершине невысокого утеса. Я спросила у своего проводника, не могут ли аборигены, увидев свет нашего костра, подойти к нам. Калеб Уоррен похлопал по прикладу своей винтовки и грозно заявил: «Пусть они только попробуют, эти ублюдки! Мы будем наготове». Я, в тогдашнем обличье Пабло Антея Маринуса, сидела у костра и записывала свои впечатления, вызванные огромными океанскими волнами, которые, обрушиваясь на берег, поднимали тучи водяных брызг; гудением и царапанием бесчисленных насекомых; странным гавканьем местных млекопитающих; незнакомыми голосами птиц. Мы поужинали местным хлебом «буш-дафф», кровяной колбасой и бобами. Проводник мой пил ром, как воду, и на все вопросы отвечал одинаково: «Да кому, черт побери, какое до этого дело?» Короче, Уоррен являл собой проблему, которую мне пришлось решать уже на следующий день. Я смотрела на звезды и думала о других жизнях. Я не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я заметила, как маленькая мышка преспокойно бежит по руке Уоррена, по его ладони, а потом и по той палочке, на которой мы жарили на огне жирные куски колбасы. Я точно не вводила этого человека в хиатус. Глаза Уоррена были открыты, но он даже не пошевелился…