Три килограмма конфет - Нельма

Насколько же надо быть дурой, чтобы ни на секунду не задуматься о том, что родители отсыпаются дома после дежурства, и даже не обратить внимания на их верхнюю одежду и обувь в коридоре. А ведь своим отвратительным воем я ещё и разбудила их — ещё один маленький пунктик в длинный список причин, чтобы себя ненавидеть.

— Расскажешь, что случилось? — матрас чуть прогнулся под весом присевшей на самый краешек мамы, в чьём напряжённом голосе очень явно угадывался страх.

Не мудрено: вчера вечером дочь присылает откровенно вызывающее сообщение «мы дома», а сегодня прибегает с уроков в слезах и скулит, как побитая собака.

— Я всё испортила. Я снова всё испортила. Я конченая дура, которая ничего в этой жизни не может нормально сделать.

— Не говори так про себя, — возмутилась она, аккуратно погладив меня по коленке прямо через покрывало. Потом легонько потрясла за ногу, и мне пришлось пойти на уступки и повернуть голову, позволяя ей взглянуть на своё зарёванное лицо, а заодно и самой полюбоваться её поджатыми губами и сдвинутыми к переносице бровями. — Я не хочу, чтобы ты так себя оценивала.

— А разве ты сама не оцениваешь меня так же? — обиженно буркнула я, шмыгая носом и в глубине души безумно желая услышать настолько необходимые сейчас слова утешения. Именно сейчас мне нужны были банально-лживые «всё будет хорошо» и «ты у меня умница», совсем как глоток воздуха утопающему.

— Конечно же нет! — возмущённо парировала мама, укоризненно покачав головой. — Ты всегда воспринимаешь в штыки все наши с отцом попытки как-то расшевелить тебя, считая, что мы просто придираемся. А на самом-то деле невозможно смотреть, как ты упрямо отказываешься от того, что тебе на самом деле под силу. Будто ребёнок, который давным-давно научился пользоваться ложкой и уже сжимает её в руке, но всё равно из принципа лезет в суп пальцами.

— Но ты сама постоянно меня ругаешь… — вяло попыталась возразить я, вспоминая, что именно и как мне говорили родители за последние несколько лет. И поняла, что не могу вспомнить практически ничего, ведь каждый раз, видя признаки недовольства или разочарования на их лице, я просто переставала слушать, сквозь поток постоянно идущего фоном в моей голове самобичевания улавливая только укоризненный или усталый тон.

— Ну ругаем, но по делу же! Или мы, например, должны были похвалить тебя за то, что обманом сбежала от нас к какому-то парню? А в остальное время мы лишь пытаемся донести до тебя, что ты можешь намного больше, чем делаешь. И нас, как родителей, очень угнетает видеть, как ты осознанно и будто назло всем принижаешь себя.

— Вы всегда вот так дёргали только меня. С самого детства. Словно всё, что я делала, априори было неправильным, а всё, что делал Костя — идеальным, — давняя обида прорвалась наружу вместе с новым потоком слёз, которые я отчаянно пыталась вытереть рукавом блузки, окрасившимся чёрными разводами потёкшей туши.

Я ведь всегда считала, что меня любят меньше брата. И если сначала это казалось несправедливым и вызывало дикую ревность и редкие приступы агрессии по отношению к нему, выплёскивающиеся в необъяснимых порывах ущипнуть его, в исподтишка сломанных игрушках или порванных книгах, то со временем мне просто удалось найти логические обоснования поведению родителей. Костя очень умный — понятно, почему его любят. Костя душа компании, у него отличное чувство юмора и лёгкий характер — ну как не обожать такого? У Кости высокая выносливость, способность сосредоточиться на проблеме и моментально найти её решение, ловкие и умелые руки — в общем, все задатки прирождённого хирурга, готового пойти по стопам родителей, а значит их огромные надежды на его счёт оправданы и верны.

А раз любимчиком и опорой семьи был именно мой брат, мне скоро расхотелось предпринимать хоть какие-нибудь жалкие попытки перетянуть часть внимания и любви на себя. Я привыкла к роли «запасного игрока», про которого вспоминали только в те редкие моменты, когда Костя умудрялся вытворить что-нибудь этакое и вызвать на себя гнев родителей. Но брата я очень любила, несмотря на постоянные тревожные мысли о том, что мне никогда не стать такой же хорошей, каким был он.

— Полина, — с губ мамы сорвался тяжёлый вздох, а пальцы неожиданно бережно и ласково погладили меня по голове, этим простым и в то же время таким нежным движением напомнив мне про Максима. И вместо того, чтобы успокоиться, я сдавленно взвыла и снова спрятала лицо в подушку. — Солнышко моё, да никогда мы не считали, что кто-то из вас прав, а другой — нет. Может быть, было разное к вам отношение, но лишь потому, что вы были совсем разными. Костя всегда знал себе цену и был уверен в своих способностях. А мы как-то слишком потакали ему в этом. Ты не представляешь, как мы с отцом теперь корим себя за всё: и за то, что пошли у него на поводу и купили машину, и за то, что безмерно умилялись его чрезмерной самоуверенности, не подозревая, к чему это приведёт. Быть может, веди мы себя с ним по-другому, и он бы не стал гнать под двести на влажной дороге и был бы сейчас с нами.

Не помню, в какой именно момент я подскочила, но последние слова мамы уже звучали прямо у меня над ухом, пока мы обнимались и щедро заливали друг друга слезами, всхлипывая и шмыгая носом в такт.

— Ты была такая бойкая, смелая и активная, когда была маленькой, Поль. Ты наверное уже и не помнишь, как Костя из-за этого ревновал, потому что тебя вечно все родственники, воспитатели и учителя нахваливали за воображение и смелость. А потом что-то случилось и ты начала уходить в себя всё сильнее и сильнее, а после смерти Кости и вовсе полностью закрылась от всего мира. И мы просто не знаем, что ещё сделать, чтобы как-то помочь тебе справиться с этим.

— Ну точно не посадить меня под домашний арест.

— Да мы дождаться не могли, когда же ты наконец взбунтуешься! Раньше тебя и на час бы удержать не удалось, — хмыкнула мама, после чего я не выдержала и всё же нервно рассмеялась, чувствуя, как с души сваливается один огромный камень, долгие годы тянувший меня вниз.

Только вот второй, появившийся совсем недавно, и не думал никуда уходить. Более того, чем яснее для меня становились все причины поступков и поведения родителей, тем обиднее было вспоминать, как я разрушила наши отношения с Максимом в тот самый момент, когда он так открыто дал понять, насколько сильно нуждается во мне.

И получалось, что я предала его? Значит, предала и саму себя, и свою любовь, которую искренне считала способной преодолеть любые трудности.

— Кхм, — нерешительно покашлял отец, остановившийся в дверном проёме ровно так же, как десятью минутами ранее мать. Только, в отличие от её обеспокоенного вида, у него на лице играла лёгкая улыбка, выражавшая что-то среднее между умилением и торжеством от вида наконец-то примирившихся жены и дочери. — Не хотел я вам мешать, но… Просто знай, Полиновская, что в школе я занимался биатлоном и попадал в мишень семь из десяти. Так что этому козлу, кто довёл тебя до слёз, очень не поздоровится.

— Это я, пап, — глухо откликнулась я, улыбаясь сквозь до сих пор бегущие слёзы от столь непривычно боевого настроя отца. — Это я повела себя как козёл.