Приключения Кавалера и Клея - Майкл Чабон

С остро заточенной «тикондерогой» за ухом и свежим желтым адвокатским блокнотом, прижатым к груди, Сэмми забрался к Розе в постель. На нем была жесткая хлопчатобумажная пижама (белая в тонкую лимонную полоску с диагональным узором из золотых оленьих голов), к которой прилип сладковатый парной аромат Розиного утюга. Обычно Сэмми складывал в конверт их кровати обонятельную транскрипцию своего дня в городе — роскошную запись «виталиса», «пэлл-мэлла», немецкой горчицы, кисловатый отпечаток своего конторского стула с кожаной спинкой, опаленные четверть дюйма кофейного фильтра на дне их общего кофейника в компании. Однако сегодня вечером он принял душ, а потому его щеки и горло отдавали острым мятным запахом «лайфбуя». Свою сравнительно небольшую тушу Сэмми переместил с пола спальни на поверхность кровати со вполне обычным речитативом охов и крехов. Роза не раз интересовалась, нет ли какой-то общей или особой причины для столь поразительно музыкальных представлений, но ее никогда не было. Стоны Сэмми либо являли собой некий невольный музыкальный отклик на эффекты гравитации вроде «пения» некоторых особенно обильно пропитанных влагой скал, производимое первыми столбиками утреннего солнца, про которое Роза как-то читала в «Риплис», либо оказывались попросту неизбежным высвобождением всех дневных разочарований после пятнадцати часов тщательного их игнорирования и подавления. Затем Роза подождала завершения сложного процесса, посредством которого Сэмми обычно производил всеобъемлющую реорганизацию слизи у себя в горле и в легких. Наконец она почувствовала, как он устраивает поудобнее свои увечные ноги и разглаживает на них покрывала. Тогда Роза перекатилась на бок и оперлась о руку.

— Ну что? — спросила она.

Учитывая все, случившееся за тот день, на ее вопрос была целая уйма разнообразных ответов. Например, Сэмми мог сказать: «Очевидно, наш сын все-таки не просто мелкий прогульщик, развращенный комиксами малолетний преступник прямиком из самых ярких глав „Совращения невинных“». Или в тысячный раз с обычной смесью удивления и враждебности заметить: «Ну твой палаша и фрукт!» Или выдать то, что боялась и страстно желала услышать Роза: «Ну что ж, он наконец-то к тебе вернулся».

Однако Сэмми всего лишь в последний раз фыркнул и сказал:

— Мне понравилось.

Роза еще чуть-чуть приподнялась на локте.

— Правда?

Сэмми кивнул, складывая руки за головой.

— Хотя все это очень раздражает, — продолжил Сэмми, и Роза вдруг поняла: она все время знала, что получит именно такой ответ, или, вернее, что именно такую линию поведения наверняка изберет Сэмми, чтобы включить туда ответ на открытое предложение Розы наполнить ее страхом и томлением. Как всегда, Роза тревожилась о его оценке своей работы, а также была благодарна Сэмми за то, что он еще хоть ненадолго решил придерживаться старого календаря, пусть даже прискорбно изобилующего лакунами и просчетами. — Похоже, Бомба и впрямь Другая Женщина.

— Бомба сексуальна.

— Именно это и раздражает. Но больше всего раздражает то, что ты смогла такое придумать.

— Кто бы говорил.

— Ты придала Бомбе фигуру. Женские очертания.

— Все взято прямо из «Всемирной книги» Томми. Я ничего не придумывала.

Сэмми закурил сигарету, а затем стал смотреть на спичечную головку, пока она не догорела почти до его пальцев. Тогда он потряс ее и погасил.

— Он сумасшедший? — спросил он затем.

— Томми или Джо?

— Ведь он последние десять лет вел тайную жизнь. Я хочу сказать, почти по-настоящему. Личины. Псевдонимы. Он сказал мне, что только дюжина людей знала, кто он такой. И никто не знал, где он живет.

— А кто знал?

— Компашка тех фокусников. Как раз там Томми впервые его и увидел. В задней комнате у Таннена.

— В «Магической лавке» Луиса Таннена, — сказала Роза. Теперь ей стала понятна причина столь сильной привязанности Томми, которая всегда ее раздражала, к этому жалкому шкафу банальных фокусов и всякого вздора. У самой Розы каждый визит в эту лавку оставлял гнетущее чувство. «Похоже, это место прямо-таки его завораживает», — заметил однажды ее отец. Теперь же Роза прокралась обратно по тому отрезку лжи, который Томми за десять последних месяцев растянул. Аккуратно напечатанные прейскуранты — сплошь поддельные. Возможно, поддельным был и сам интерес Томми к магии. А идеальная имитация ее подписи на тех ужасных оправдательных записках, которые стряпал Томми? Ясное дело, эти подписи ставил именно Джо. Даже собственная подпись Томми была корявой и неуверенной — рука по-прежнему довольно скверно ему подчинялась. Почему же ей раньше не приходило в голову, что мальчик нипочем не сможет сработать такую подделку? — Они к нам колоссальную ловкость рук применили. А эта наглазная повязка была… как там Джо обычно такое называл?

— Неправильное указание.

— Ложь, чтобы покрыть ложь.

— Я спросил Джо насчет Орсона Уэллса, — сказал Сэмми. — Он знал.

Роза молча указала на пачку сигарет, и Сэмми их ей передал. Теперь она, скрестив ноги, сидела лицом к нему. В животе у Розы болело — все это были нервы. Нервы — а еще удар накопленных за многие годы фантазий, которые внезапно рухнули, опрокидываясь одна за другой, точно ряд раскрашенных костяшек домино. Каким она только Джо себе не воображала. Сбитым проносящимися грузовиками на безлюдной дороге, утопленным в далеких бухтах Аляски, застреленным ку-клукс-клановцами, лежащим в ящике с ярлыком где-нибудь в морге на Среднем Западе, убитым во время тюремного бунта, а также в бесчисленных самоубийственных положениях от повешения до выбрасывания из окна. Роза ничего не могла с этим поделать. У нее было катастрофическое воображение; аура неминуемого рока затемняет даже самые солнечные ее работы. Роза догадывалась, что в истории исчезновения Джо каким-то образом присутствует насилие (хотя ошибочно полагала, что оно лежит не в начале, а в самом конце). Приходило все больше и больше вестей о самоубийствах (проистекавших от «комплекса вины уцелевшего», как это назвали) среди более удачливых родственников тех, кто погиб в концлагерях. Всякий раз, как до Розы доходил слух или когда ей напрямую рассказывали о подобном случае, она не могла удержаться от мысленного лицезрения того, как Джо совершает над собой точно такое же действие, теми же самыми средствами; обычно это бывали таблетки или жуткая ирония газа. И каждый газетный отчет о чьем-то несчастье в здешних краях (не далее как вчера Роза прочла о мужчине, который свалился с морского утеса на краю Сан-Франциско) она перерабатывала в картинку с Джо во главе. Бесчинства медведей, нападения пчел, кувырок автобуса, полного школьников (конечно, Джо сидел за рулем), — все эти события видоизменяла память о нем. Никакая трагедия не бывала слишком причудливой или совсем уж, казалось бы, неприложимой, чтобы Розе не удавалось вставить туда Джо. И она уже несколько лет жила с ежедневной болью знания (точного знания!) о том, что, отбрасывая в сторону все фантазии, Джо уже никогда не вернется домой. Однако теперь Розе что-то никак не удавалось ухватить предельно простой идеи о том, что Джо Кавалер (тайная жизнь и все такое прочее) спит на кушетке в ее гостиной, под старой вязки шерстяным пледом Этели Клейман.