Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

– Как можно покидать родные места?! – воскликнул Михаил Румянцев.

– Вот так! При этом мне ничего не сказано, куда и в какое место таковое переселение назначается. Почему и я не нахожу себя в состоянии отвечать на делаемые мне о том вопросы. Сам понимаешь, слухи быстро разлетаются, их не соберешь в коробочку и не закроешь на замок, вот и приходится мне снова и снова краснеть за чиновный Петербург, где возникают несуразные мысли, за которые никто не отвечает…

– А что предстоит нашему корпусу, ваше сиятельство? – переменил разговор молодой Румянцев.

– Корпусу предстоят большие дела…

– Батюшка, да у нас ведь не больше трех тысяч наберется. Какие уж тут большие…

– Потемкин не один будет действовать. Ваш корпус стоит как раз против Шумлы, против визирского стана. Рядом с вами будет команда генерал-поручика графа Салтыкова. А барону Вейсману прикажу от Измаила сделать диверсию на Базарджик, где Абда-паша квартирует, дабы он не подал Шумле усиления. Вот такой план. Все наши силы будут выполнять одну задачу, взаимодействовать между собой, а неприятеля разделять и поодиночке разбивать.

Михаил Румянцев испытывал чувства, которые до сих пор ему никогда еще не приходилось переживать: первый раз отец так подробно рассказывал ему о своих планах, доверял ему военную тайну…

– Но дело не в этом, не в отдельных поисках против неприятеля. Мы должны ударить по Шумле всей армией. А это уже совсем другое дело… Ты посмотри, как расположены главные силы армии: главный ее корпус под моим непосредственным командованием – в центре, а по бокам расположены другие корпуса и дивизии. Только такое расположение дает возможность удерживать неприятеля на том берегу, уничтожать все его замыслы и твердо пребывать здесь, в Яссах, Бухаресте, Измаиле. Вот предлагают мне со всей армией перейти Дунай и нанести удар по главной армии визиря. Как я могу поспеть к Силистрии или Рущуку, если не могу без большого осмотрения перейти даже Яломицу: а вдруг турки уже перешли в больших силах и ждут там меня? Так что уж говорить о переходе через Дунай, это дело серьезное, тут нужно все обдумать за всех. Вот сложил бы ежечасные попечения об общих делах на другого, взял бы отдельный корпус и пошел бы на поиски визиря… Если б ты знал, Миша, как разорены здешние и польские жители. Можно бы их взять всех на услугу, как это бывало в прежние войны, но нет у меня достаточных сил, чтобы взять их из домов, особливо из гор понудить, могут разбежаться в пути. А с другой стороны, опасаюсь, что они за это время так озлобились, что могут против нас затеять какие-либо неприязненные действия. В посольских донесениях говорится, что некоторые валахи если не прямо питают приверженность к нашему неприятелю, то, по крайней мере, турки внушили им страх за время беспрепятственного с ними сообщения и внушения о скором возвращении их под турецкое иго. И конечно, многие заколебались, нет уже в них прежнего к нам усердия и единомыслия с нами…

Вошел доктор Аш. Румянцев принял лекарство, лег в постель, но попросил сына не уходить: столько хотелось ему высказать наболевшего, столько накопилось на душе… Сколько раз Румянцев не сдерживал своего недовольства распоряжениями Петербурга, распоряжениями, далекими от действительных потребностей завоеванного края, но каждый раз его недовольство становилось известным в Петербурге. А это походило на то, что в его близком окружении находился доносчик, регулярно сообщавший о том в Петербург. Так что пусть сын подождет, пока он снова придет в себя и сможет продолжить разговор.

Михаил Румянцев внимательно изучал портрет Фридриха II, щедро усыпанный превосходными бриллиантами.

– Ничего не понимаю в бриллиантах, – сказал Румянцев, следивший за сыном. – Но, кажется, портрет хорош, точно передает лукавый, умный, талантливый характер прусского короля. Вот кто своей выгоды никогда не упустит.

– Григорий Александрович очень много рассказывал о принце Генрихе, остроумном и мрачном одновременно.

– Да, Потемкин твой только и мечтает о Петербурге, ему бы не воевать, а балами командовать, интриги плести и выгоды извлекать из этого. Ну, он еще себя покажет.

Сложные отношения завязались у Румянцева с Потемкиным. Вроде бы и дружеские: не раз Потемкин, бывая в Москве, привозил от жены письма, посылки фельдмаршалу, рассказывал новости, анекдоты. Но что-то Петра Александровича настораживало в нем – уж очень рвался в Петербург.

– Батюшка, ты хотел мне поведать о положении в Валахии и Молдавии…

– Что тут говорить! Проиграли большую игру за овладение этими княжествами и душами наших братьев по вере христианской… Вот уже и ныне говорят, что при возобновлении военных действий люди разбежались в горы. И вот я не только вынужден напрягать все свои силы для того, чтобы сдержать неприятеля, но и принужден искать доброхотства местных жителей, избегая насилия. Раз уж придется оставить Валахию по договору, то лучше это сделать сейчас. Но самомалейшая утрата завоеваний причиняет нашей императрице великое неудовольство и подлинно служит к ободрению неприятеля. Но я с этим не могу согласиться. Неприятеля ничем не проймешь, если его поддерживают с одной стороны Франция, а с другой стороны двурушническая политика Австрии и Пруссии… Мы ж разгромили неприятеля в конце 1771 года ничуть не меньше чем под Кагулом, но что дала нам эта победа? Да в сущности, ничего. Склонили их к переговорам, которые лишь оттянули время и дали им возможность подготовиться к новой войне, к новой кампании… Людские ресурсы у них ничуть не меньше наших… Но мы не умножили наши силы, которые сейчас способны только защищать завоеванные земли, но никак не наступать. Для наступления у меня нет сил. Следственно, переходить Дунай ради решительного поиска, по моему мнению, есть предприятие рискованное, много прольется понапрасну людской крови. У неприятеля несравненные преимущества: близость крепостей и укрепленных мест, несомненные выгоды к снабжению себя всем необходимым, прекрасное знание местности и выгоды этого знания для произведения разных диверсий против нас. Нет, конечно, сомнения, что неприятель не воспользовался временем переговоров и не употребил против нас всех сил и средств своих.

– А ты кому-нибудь говорил о своих сомнениях в исходе поиска задунайского, батюшка? – задумчиво спросил молодой Румянцев.

– Высказал свои сомнения, сын мой, в письме самой императрице. Пусть почитает мои рассуждения и соображения и воззрит на оные оком милосердия. А если все же прикажет, я точно следовать буду ее повелениям. Мы, Миша, солдаты, и наш с тобой удел – повиноваться.

Сколько ни пытался фельдмаршал Румянцев отговорить сильных мира сего от перехода через Дунай со всей армией, ничего у него не получилось. Петербург вовсе не думал вести оборонительную войну, как в 1771 году. Он требовал наступательных действий.

Еще 18 февраля 1773 года в присутствии Екатерины II на совете обсуждался вопрос о действиях первой армии после разрыва конгресса, который был уже в то время неизбежен. Генерал граф Чернышев сказал, что действия первой армии «должно оставить на распоряжение командующего ею генерал-фельдмаршала, поруча ему перенесть оныя за Дунай». Действительный тайный советник граф Панин присовокупил к тому, что, по настоянию турок о возобновлении перемирия, можно заключить, что они еще не готовы к боевым действиям. Поэтому надобно поспешить нанести им внушительный удар и заставить их пойти на мир.