Алая аура протопарторга. Абсолютно правдивые истории о кудесниках, магах и нечисти самой разнообразной - Евгений Юрьевич Лукин

Борхес, ссылаясь на свидетельство Блаженного Августина, утверждает, что в конце IV века люди перестали сопровождать чтение голосом. Мы же, ссылаясь на Николая Васильевича Гоголя, утверждаем, что примерно с середины девятнадцатого столетия чтение не сопровождалось уже и мыслительными процессами. Хотя, возможно, данный качественный скачок произошёл у нас много раньше. Когда человек читает молча, не шевеля губами, это заметно всем и каждому. Но подметить, что читающий к тому же ещё и мозгами не шевелит, мог только Гоголь с его поистине дьявольской зоркостью.

Да, мы – самые усердные читатели в мире, и никакого парадокса здесь нет…

Примерно так рассуждал бы Анчутка, имей он склонность к умозаключениям.

Добравшись до перекрёстка двух проспектов (Нехорошева и Нострадамуса), домовичок проник в угловой дом и, пробираясь по вентиляционным трубам, быстро достиг третьего этажа. Дыра, выводящая в кухню, была забрана гипсовой решёткой, а решётка для домовых, следует заметить, – препятствие непреодолимое, поскольку сплошь состоит из крестов. Хотя – это что! Был однажды Анчутка в доме сталинских времён – так там вообще: то в виде звезды решётка, то в виде серпа с молотом. Жуть, да и только!

– Слышь, дымчатый… – тихонько окликнули из темноты.

Анчутка всмотрелся и различил чуть выдвинутую из стены мордочку горохового цвета.

– Ну ты, я гляжу, отважный! – подобострастно восхитился незнакомец. – Не боишься?..

– В первый раз, что ли? – процедил Анчутка и тоже ушёл в стену.

Бояться-то он, по правде сказать, боялся, но уж больно хотелось сделать приятное Африкану.

Ника Невыразинова, в заляпанных краской брючках и такой же маечке, стояла посреди кухни и, критически прищурившись, разглядывала ослепительно-белую скрипку на фоне разделочной, небрежно обожжённой доски.

Осмотрительно выйдя из стены лишь наполовину, Анчутка помедлил, являя собой нечто вроде барельефа, потом набрался храбрости и мелодично прочистил горлышко.

Ника обернулась.

– Ка-кой пушистенький!.. – в полном восторге вскричала она.

– Я – от Панкрата… – поспешно предупредил домовичок, на всякий случай упячиваясь в стену поглубже.

Вчера он это всё уже проходил… Сперва погладит, потом понянчит, а там, глядишь, кружевные панталончики, голубенький бантик – и аминь!

– Ой, Панкрат!.. – Ника всплеснула руками.

– И от Африкана… – добавил Анчутка.

– Ой, Африкан!..

К счастью, Панкрат с Африканом интересовали теперь Нику гораздо больше, нежели заурядный дымчатый домовёнок.

– Противный Панкрат! Он обещал взять меня на теракт! Ну и когда же?..

– Сегодня! – выпалил Анчутка. – В четыре часа дня возле краеведческого музея…

Зрачки Ники расширились.

– Со стрельбой?.. – ахнула она.

– Н-не знаю… – честно ответил Анчутка. – Сказано: встречаетесь с Панкратом у крыльца и ждёте нас с Африканом. Икону брать будем!.. – не удержавшись, похвастался он.

Ника подхватилась, кинулась к платяному шкафу и настежь распахнула дверцы. По комнате полетели выбрасываемые вместе с вешалками наряды.

– Блин! Надеть нечего!..

Наконец на свет явился камуфлированный комбинезон.

– Н-ну… вот это вроде ничего… – в сомнении молвила Ника и вопросительно оглянулась на домовичка. – А?..

Но домовичок уже сгинул. Из стены торчало только чуткое ушко, тут же, впрочем, скрывшееся. Причём было оно почему-то не дымчатого, а нежно-горохового цвета…

* * *

Среди белёсых тектонических руин «Ограбанка» копошились ярко одетые спасатели и скромно одетые мародёры.

– Не слушают родителей… – вздыхая, сетовал вполголоса один из них. – Приходит вчера под утро весь в синяках! Ну сколько раз можно повторять: не ходи ты ночью по освещённым местам… Там же ментов полно!..

Анчутка приостановился послушать и вновь столкнулся всё с тем же невзрачным мужичком в приталенной рясе. Только на этот раз шёл мужичок в обратном направлении: не к Дворцу, а от Дворца. Да и не шёл он, точнее сказать, а плёлся. Личико его обрезалось от горя.

Что до Анчутки, то он передвигался незримо – перебегая вдоль стен и подпитываясь от жилья. То есть увидеть его мужичок вроде бы возможности не имел… Однако известно, что в минуты сильных потрясений в человеке просыпаются дремлющие способности, о которых он и не подозревает.

Короче, встретившись взглядом с Анчуткой, мужичок жалко скривил рот и произнёс с проникновенной горечью:

– Нет, но, главное, на кого променяли!.. На какого-то волосатика… Чего лыбишься-то?.. И ты туда же?..

Должно быть, всё-таки заметил.

Анчутка опасливо посмотрел ему вослед. Из-под чёрного подола рясы волочился по асфальту краешек алого полотна.

В этот миг сердечко ударило, как колокольчик, и надолго замерло. Увы, Анчутка хорошо знал, что это означает. Первый раз подобное ощущение он испытал, когда беднота ещё только шла раскулачивать Егора Карпыча, за которого ему долго потом пенял следователь НКВД Григорий Семёнович Этих. В другой раз Анчутка почувствовал то же самое перед тем, как арестовали завмага Василия Сидоровича Лялькина, изъяв у него из-под паркетины брильянты и прочее. Домовые всегда чуют сердечком, когда хозяину дома грозит опасность.

Анчутка заковылял по тротуару со всей быстротой, на какую был только способен. Страх нарастал с каждым шажком. Умишком своим домовичок понимал, что особых неприятностей у столь могущественного чудотворца, как протопарторг, быть не может, но ничего не мог с собой поделать…

Вокруг шумела столица. Прошла непонятно откуда взявшаяся компания моряков киевского военно-морского флота. За каждой бескозыркой вились многочисленные шёлковые ленты всех цветов радуги.

Облака громоздились выше и выше. Со стороны Лыцка наезжала чреватая молниями туча свинцовых оттенков.

Изнемогая от тревоги, Анчутка проник в подъезд, вскатился по лестнице и прошёл в конспиративную квартиру сквозь стену. Жуткое зрелище предстало его глазёнкам.

Протопарторг Африкан сидел на ящике с патронами – громоздко и недвижно, как глыба, причём глыба, выветрившаяся настолько, что толкни – рассыплется и осядет грудой трухи. Одышливый рот – как у театральной трагической маски. Большие руки бессильно уронены на колени. Обессмыслившиеся незрячие глаза устремлены в противоположный угол.

Даже на берегу Чумахлинки перед переходом государственной границы Африкан не выглядел столь плачевно.

Но самое главное – аура… Вместо мощного алого сияния, сравнимого разве что с солнечной короной в моменты полного затмения, грузную фигуру протопарторга облекало теперь что-то весьма неопределённое, рыжеватое с подпалинами. Изредка в подозрительной этой дымке сквозил алый косматый язык, но тут же съёживался, гас…

Это уходило доверие избирателей, уходила народная любовь. Где-то там, далеко, за Чумахлинкой, безутешный Лыцк прощался со своим любимцем – с предательски выкраденным, убиенным и вновь выкраденным Африканом, о чём Анчутке было, конечно же, невдомёк… Кое-кто в Лыцке поначалу просто отказывался верить в гибель пламенного протопарторга, но рыдающие толпы, скорбные голоса в динамиках, приспущенные флаги с чёрным крепом – всё это быстро убеждало усомнившегося, и ещё одним кумачовым протуберанчиком в