Аромат грязного белья - Михаил Армалинский

Я взялся за имена, чтобы подступиться к Зигмунду Фрейду хоть с какой-то стороны. О нём написаны горы биографий и всевозможных исследований, так что пересказывать его жизнь ещё раз – скучно. А что весело – так это посмеиваться и смеяться.

Так что поброжу-ка я ещё не по фрейдовской, а по своей биографии – глядишь, в процессе и придумаю чего.

* * *

Моя первая встреча с Фрейдом состоялась в Ленинградской библиотеке Академии наук, где в году 1971-м по моему запросу, и к вящему моему удивлению, мне выдали Лекции по введению в психоанализ и Тотем и табу, изданные в СССР в 20-х годах. Я просидел в читальном зале немало часов. А потом я ещё читал исследования доморощенного психоаналитика Ивана Ермакова про Пушкина и ещё про кого-то.

Работы Фрейда меня, само собой разумеется, потрясли. А вот Ермаков мне показался неубедительным. Как, впрочем, и Фрейд, но уже значительно позже. В то первооткрывательское время я от удивления читал каждое его слово с широко раскрытыми глазами и ртом.

Впечатление от идей Фрейда было тогда настолько сильным, что я раздобыл где-то его портрет, вернее его серую копию, вставил в рамочку и повесил у себя над письменным столом.

Лицо Фрейда оказалось неожиданно красивым, торжественным, мужественным и конечно же умным. Все девушки, которых я приводил домой, спрашивали: кто это? Я им называл имя и сразу приступал к тактильному доказательству фрейдовского «пансексуализма обыденной жизни»…

Я насквозь пропитался теорией ошибочных действий, глядел на всякое несексуальное действие как на сублимацию сексуального и вообще получил от него убедительное благословение моего взирания на мир как на средоточие сексуальной деятельности даже тогда, когда она таковой не представляется.

Затем я прочёл Толкование сновидений, ухмыльнулся однообразному и универсальному символизму сновиденческих образов, потом постепенно добрался до разных фрейдовских эссе, а там уже и пришла пора сматываться из страны, где психоанализ был запрещён, а всех психоаналитиков уничтожили.

В 1980 году я из Америки впервые прилетел а Париж. Я гулял по набережной Сены после воплощения несвершившихся мечтаний Фрейда (о чём ниже) с помощью парочки проституточек. По пути я заходил в картинные галереи, и в одной из них оказалась выставка фотографий квартиры Фрейда перед самым его отъездом из Вены в 1938 году. Молодой фотограф Edmund Engelman делал фотографии квартиры Фрейда без вспышки, чтобы не привлекать внимания нацистов, наполнивших тогда улицы Вены.

Я купил афишу, которая теперь висит на стене над моим компьютерным столом. На афише воспроизведена фотография двери в квартиру, где проходила жизнь не только Фрейда, но и его семьи, друзей и последователей, а также пациентов.

Так что можно смело сказать, что жизнь моя окружена фрейдовскими символами. И дверь – это символ известно чего.

Вехи-подвохи

Без основных вех биографии Фрейда, увы, не обойтись. Хотя всегда следует помнить, что до 1970-х существовала негласная цензура на биографию Фрейда и что само движение психоанализа систематически кастрировалось историками (1). И по сей день многие документы остаются недоступными.

Тем не менее многие факты замолчать не удалось. Например, что родился Сигизмунд Соломон (Шломо) Фрейд в 1856 году во Фрайбурге. Причём в семье мелкого и не шибко удачного еврейского торговца, которому было за 40, и его второй (или третьей? – это до сих пор покрыто мраком тайны) жены – 19-летней Амалии Натансон. С неё-то и тянутся российские корни Фрейда – Амалия была родом из городка Броды (могла бы и взять псевдоним – Бродская), в детстве жила в Одессе и купалась в Чёрном море. Вот и докупалась.

Отец Фрейда не мог оторваться от своей молодой жены и творил ребёнка за ребёнком: на следующий, 1857 год жена родила ещё одного мальчика. Фрейд, отличавшийся редкой памятью на детские события (как правило, человек не помнит практически ничего, что произошло до пяти лет), ужасно ревновал мать к братику, и мальчик умер через шесть месяцев. Вот и доревновался. Потом Сигизмундика мучили угрызения совести от испытанной радости, что конкуренция на мамино внимание уничтожена.

Все ютились в одной комнате, и потому Зиги (так звали Сигизмундика в детстве) оказался свидетелем родительской ебли. На него она произвела такое жуткое впечатление, что он на нём выстроил целую теорию, в которую, как в прокрустово ложе, запихал впечатления всех детей.

Фрейд натужно вспоминает младенчество и заключает, что в самом начале его жизни первой женщиной, кто дала ему познания в сексуальных делах, была няня, но в чём эти познания состояли, он не уточняет (1:16).

У Зигмунда было два сводных брата, Филипп и Иммануэль (от первого брака отца). Ходили и продолжают вышагивать слухи, что Филипп, которому было 24, поимел молодую жену отца Амалию, когда той было 23. Доказательств нет. Но как хотелось бы для смака, чтобы это было правдой, тем более что ничего естественней придумать невозможно. Автор книги (1) даёт такой аргумент против справедливости этих слухов: мол, мать Зигмунда из одной беременности впадала в другую и ей, мол, хватало одного оплодотворяющего мужчины.

Аргумент этот – чистая хуйня, говорящая о недостаточной «фрейдистости» биографа. Ведь беременная ещё больше горит еблей, так как она не боится забеременеть от чужого. Ведь это целых девять месяцев для беззаботных совокуплений. И менструаций нет, во время которых, по еврейским законам, женщине нельзя раздвигать ноги. Ведь после зачатия, когда стоп кровям установлен, женщина свежа, без намёков на живот, полная молодой похоти для молодого самца. Именно потому, что Амалия была беременна, вероятность её связи с Филиппом растёт, а не уменьшается.

Так что вполне вероятно, что именно из-за этой связи Филипп и Иммануэль уехали в Манчестер заниматься текстильным бизнесом, а семья Фрейдов переселилась из Фрайбурга в Вену.

На померевшем братане дело не остановилось, и мать Фрейда родила Зигмунду пять сестёр и ещё одного, последнего, братика в 1866 году.

В 1942 году четыре из пяти престарелых сестёр были убиты в газовых камерах Освенцима.

Первенец Зиги был любимым ребёнком. Его сестра Анна, которой было 8 лет, занималась музыкой, но 10-летний будущий психоаналитик заявил, что бренчание на пианино мешает ему заниматься своими делами, и музыкальная жизнь Анны была уничтожена родителями на корню.

С юных лет Зигмунд брал на себя роль морального руководителя, причём весьма консервативного. Так, когда Анне было 15, он не позволил ей читать Дюма и Бальзака из-за их, как ему представлялось, непристойности. А когда Анне стукнуло целых 16, то из России (опять роковое российское влияние) приехал богатый дядюшка по матери и сделал ей предложение. Ему было всего-то 59 лет. Отец согласился, мать мудро не отказала, но решила посоветоваться с Зигмундом, который к тому времени был студентом на первом курсе университета. Он выдал отказ и сказал, чтобы похотливый старец отправлялся туда, откуда приехал. И выгодная помолвка сестры расстроилась. (Зигмунд, по-видимому, не хотел, чтобы сестра повторяла судьбу матери, вышедшей юной за пожилого отца. Но всё это было в глубоком, ещё не известном ему подсознании.)