Наполеон: биография - Эндрю Робертс

Когда Даву поздним утром занял деревню Семеновское (120 домов), Наполеон смог, выдвинув артиллерию, обстреливать левый фланг противника. Около полудня наступил переломный момент: маршалы (семь действующих и два будущих) упрашивали Наполеона бросить в бой гвардию, чтобы прорвать растянутые порядки русских. Четырежды раненный Рапп также умолял Наполеона это сделать.

Император отказался. Почти в 2900 километрах от Парижа, безо всякой надежды на пополнение даже его дерзость имела предел. К тому же шанс, если он имелся, был упущен. Сегюр рассказывал, что посланец Нея генерал Бельяр, Даву и Мюрат просили двинуть Молодую гвардию против приоткрытого левого фланга русских, но Наполеон усомнился и отправил генерала оценить положение еще раз{2281}. В этот момент явился Бессьер, объявивший, что русские «далеко не находятся в беспорядке и уже удалились на вторую позицию»[266]. Бельяру Наполеон сказал, что, «прежде чем дать свои резервы, он должен хорошо видеть расположение фигур на шахматной доске»[267] (этой метафорой он воспользовался несколько раз).

Сегюр видел за этим решением политический мотив: пеструю многоязыкую армию составляли «чуждые друг другу люди, не связанные ничем, кроме успеха», и Наполеон счел необходимым сохранить это отборное, преданное войско – свою гвардию{2282}. Он не мог пожертвовать гвардией в то время, когда казаки Платова угрожали его левому флангу и тылам, а если бы он отправил ее на южный фланг по Старой Смоленской дороге в полдень, когда Понятовский еще не занял одну сторону этой дороги, гвардия могла понести серьезный урон от огня русской артиллерии. Позднее, когда Дарю, Дюма и Бертье снова потребуют ввести в бой гвардию, Наполеон возразит: «А если завтра будет новая битва, то с чем я буду вести ее?»[268] Вопреки распространенному перед сражением воззванию, до Москвы оставалось еще 105 километров. Отправляя Молодую гвардию на поле боя, Наполеон несколько раз повторил Мортье, чтобы тот ничего не предпринимал без его прямого приказа: «Император поручает ему сохранить поле битвы… Пусть он сделает для этого все, что нужно, но не больше!»[269]{2283}

Кутузов, не теряя времени, сдвинул порядки. Большой редут продолжал, по словам Армана де Коленкура, «обстреливать адским огнем»[270] центр французской позиции, чем срывал всякую масштабную атаку на каком бы то ни было участке{2284}. В 15 часов Евгений Богарне с тремя пехотными колоннами атаковал редут, а кавалерия сумела прорваться на него с тыла. Атака стоила жизни Монбрену и Огюсту де Коленкуру, брату обер-шталмейстера. «Вы слышали? – спросил у него Наполеон, когда известие дошло до ставки. – Хотите уйти?»{2285} Арман де Коленкур «ничего не ответил императору, но не ушел, а только чуть-чуть приподнял шляпу в знак благодарности и отказа»[271]{2286}.

К 16 часам поле боя было за Великой армией. Принц Евгений, Мюрат и Ней повторили просьбу дать им гвардию (в этот раз гвардейскую кавалерию), и Наполеон снова отказал{2287}. «Не хочу видеть, как ее перебьют, – объяснил он Раппу. – Я уверен, что выиграю битву и без нее»{2288}. В 17 часов Мюрат по-прежнему стоял за посылку гвардии, но Бессьер теперь возражал: он напомнил, что «между ним и Францией лежит Европа». К этому времени переменил свое мнение и Бертье, прибавивший, что в любом случае уже поздно{2289}. Отступив к 17 часам примерно на километр, русские остановились и приготовились защищать новые позиции, которые изнуренная Великая армия была готова обстреливать, но не атаковать. Наполеон приказал генералу Жану Сорбье, командующему гвардейской артиллерией, открыть огонь по новым позициям русских: «Ну, если они этого хотят, пусть получают»{2290}.

Когда стемнело, Кутузов, понесший огромные потери (до 43 000 человек)[272], отступил, но сопротивление русских было настолько отчаянным, что французы взяли всего 1000 пленных и 20 пушек{2291}. («Я захватил несколько тысяч пленных и 60 орудий», – тем не менее написал Наполеон Марии-Луизе{2292}.) Общие потери сторон оказались таковы, как если бы на протяжении всех десяти часов сражения каждые пять минут заполненный пассажирами авиалайнер падал на этом участке площадью 15,5 квадратного километра и все на борту погибали бы или получали бы травмы. Кутузов незамедлительно отправил царю донесение о славной победе, и в Санкт-Петербурге снова устроили благодарственный молебен. В 19 часов Наполеон обедал с Бертье и Даву в своем шатре, поставленном за Шевардинским редутом. «Я заметил, что, вопреки обычному, он побагровел, – записал Боссе. – Его волосы были растрепаны, он выглядел усталым. Его сердце оплакивало утрату стольких храбрых генералов и солдат»{2293}. Вероятно, Наполеон жалел также о том, что, хотя поле боя осталось за ним, путь к Москве был открыт и французы потеряли гораздо меньше, чем русские (6600 убитых и 21 400 раненых), ему не удалось добиться столь нужной ему решительной победы – отчасти из-за неизобретательного маневрирования, то есть фронтальных атак, отчасти из-за нежелания рискнуть резервами. В этом смысле битву при Бородине проиграли и Наполеон, и Кутузов. «Меня упрекают за то, что я не погиб при Ватерлоо, – признавался Наполеон на острове Святой Елены. – Я думаю, мне скорее следовало погибнуть в битве под Москвой»{2294}.

Наполеона явно тревожила мысль, что в полдень следовало бросить в бой гвардию. В 21 час он вызвал генералов Дюма и Дарю и расспросил о судьбе раненых. Затем уснул на двадцать минут, внезапно проснулся и продолжил говорить: «Люди удивятся, что я не пожертвовал своими резервами, чтобы добиться большего, но мне пришлось сохранить их для решительного удара в крупной битве, которую противник даст перед Москвой. Успех дня был обеспечен, и мне приходилось думать об успехе всей кампании»{2295}. Вскоре после этого Наполеон совершенно потерял голос и был вынужден отдавать распоряжения письменно, но секретарям оказалось трудно разобрать его почерк. Фэн вспоминал, что Наполеон «в ходе этой молчаливой работы громоздил страницы и колотил по столу, когда приказ приходилось переписывать»[273]{2296}.

Ларрей в тот день провел двести ампутаций. После сражения второй шеволежерный полк гвардии (голландские «красные уланы») заночевал в лесу, захваченном пехотой Понятовского. Между деревьев лежали горы трупов, и солдатам, чтобы поставить палатки, пришлось перенести в другое место множество тел{2297}. «Чтобы найти воду, приходилось далеко отъезжать от поля боя, – отмечал в мемуарах Луи-Жозеф Вионне, майор Средней гвардии. – На поле невозможно было найти чистую воду. Она была настолько смешана с кровью, что даже лошади отказывались ее пить»{2298}. Когда на следующий день Наполеон приехал, чтобы поблагодарить и наградить уцелевших солдат 61-го линейного полка, он спросил командира, почему третий батальон не на параде. «Государь! – ответил тот. – Он в редуте»{2299}.

Отступление

Больше битв было проиграно, когда не осталось надежды, чем когда не осталось крови.

Приписывается Наполеону

Отступления уничтожают больше людей и припасов, чем самые кровопролитные сражения[274].

Военное правило Наполеона № 6

На следующий день Наполеон осмотрел поле битвы. «Целые шеренги русских полков, лежавших на земле, пропитанной их кровью, указывали, что они предпочли погибнуть, но не отступили ни на шаг, – вспоминал Боссе. – Наполеон собрал все возможные сведения об этих печальных местах, даже изучал номера на мундирных пуговицах, чтобы… определить вид и позицию задействованного неприятелем соединения, но главной заботой его было попечение о раненых»{2300}. Когда лошадь Наполеона наступила на умирающего русского солдата, император стал «расточать этому несчастному человеколюбие», а когда