Вихри Мраморной арки - Конни Уиллис

Я вернулся к проявителю и посмотрел на фотографию миссис Эмблер. Собаки никогда не выходят на фото, говорил я. Но я ошибся. На смазанных «полароидных» снимках, которые мне все утро совали, и в воспоминаниях, которыми меня все утро пичкали, Тако не было. Зато она была здесь, в этом горе, любви и печали, смешавшихся на лице миссис Эмблер.

Я увидел ее будто наяву: как она сидит на подлокотнике водительского сиденья и нетерпеливо лает, когда загорается зеленый.

Тогда я зарядил в айзенштадт свежий картридж и отправился к Кейти.

Ехать пришлось по Ван Бюрену — время к четырем, на разделенках час пик, — но шакала все равно уже убрали. Общество работает четко. Как Гитлер и нацисты.

«Почему у вас нет фото вашей собаки?» — спросил Хантер. Логичный, вроде, вопрос: если у человека вся комната увешана фотографиями собак, напрашивается вывод, что у него и самого должна быть собака. Но нет, одной логикой здесь не обошлось. Хантер знал про Аберфана, а значит, читал мою страницу, и из этого тоже много чего следует. На ней гриф конфиденциальности, то есть доступ возможен только после отправки мне соответствующего уведомления. Очевидно, для Общества закон не писан. Одна знакомая корреспондентка, Долорес Чивере, собиралась недавно делать репортаж о причастности Общества к утечке сведений с личных страниц, но ей не хватило доказательств, чтобы убедить редактора. Может, мой случай ей пригодится?

Из этих сведений они могли узнать про Аберфана, но не про то, как он умер. В те времена преследования по закону за сбитую собаку не существовало, в суд я на Кейти за неосторожную езду не подал и даже полицию не вызвал.

— Зря не стали, — высказался помощник ветеринара. — Собак сейчас осталось меньше сотни. Нельзя чтобы их безнаказанно перебили.

— Ты о чем? Там же метель, гололед, — напустился на него ветеринар. — А она совсем девчонка.

— Как за руль садиться, так не девчонка, — возразил я, глядя на Кейти. Она рылась в сумочке в поисках прав. — И как на шоссе выезжать, тоже взрослая. — Кейти наконец нашла карточку и протянула ее мне. Новехонькие, аж блестят. Кэтрин Пауэлл. Шестнадцать исполнилось две недели назад.

— Этим вы его не вернете. — Ветеринар забрал у меня блестящую карточку и отдал обратно Кейти. — Езжайте домой.

— Мне нужно записать в журнал ее имя и фамилию, — напомнил помощник.

Кейти шагнула вперед.

— Кейти Пауэлл.

— Со всякой писаниной потом разберемся, — твердо сказал ветеринар.

Разбираться не понадобилось. На следующей неделе ударила третья волна, и действие, видимо, утратило смысл.

У входа в зоопарк я притормозил и глянул на парковку. У Эмблеров аншлаг — «виннебаго» облепили штук пять автомобилей и вдвое больше детей.

— Где тебя черти носят? — прорезалась Рамирес. — И где твои снимки? Уговорила «Рипаблик» на обмен, но они отвоевали право первой публикации. Сию минуту вышли мне статику!

— Вышлю, как только доберусь до дома. Я на задании.

— Черта с два ты на задании. Помчался в гости к своей бывшей подружке. Валяй, только не за счет редакции.

— А по индейцам виннебаго удалось что-нибудь найти? — спросил я.

— Да. Они обитали в Висконсине, но больше их там нет. В середине семидесятых в резервации жило чуть больше полутора тысяч человек, а всего около четырех с половиной. К 1990 их численность снизилась до пяти сотен, а теперь, говорят, не осталось никого, и куда делись — неизвестно.

«Я тебе скажу, куда делись», — ответил я мысленно. Почти все погибли в первую волну, а люди кляли правительство, японцев и озоновые дыры. После второй волны Общество издало кучу законов, пытаясь сохранить оставшихся, но было слишком поздно, численность популяции опустилась ниже порога выживаемости, а жалкие остатки подлизала третья волна. Последний из виннебаго сидел где-нибудь в клетке, и, попадись он мне тогда на глаза, я бы, наверное, его сфотографировал.

— Я связалась с Бюро по делам индейцев, — продолжала Рамирес, — они должны мне перезвонить, но ведь виннебаго тебе до лампочки. Ты просто хотел сменить тему. Какое еще там у тебя задание? — Я поискал на приборной доске кнопку отключения телефона. — Что вообще происходит, Дэвид? Сперва ты откосил от двух крупных заданий, теперь даже снимки переслать не можешь. Господи боже мой, Дэвид, если у тебя что стряслось, так скажи. Я помогу. Это как-то связано с Колорадо, да?

Я наконец нашел кнопку и выключил Рамирес. На Ван Бюрене стало тесновато — выплескивался дневной пиковый поток с переполненных разделенок. За поворотом, где Ван Бюрен переходит в Апачи-бульвар, строили новые отбойники между полосами. На встречке, в восточном направлении, уже стояли готовые бетонные, а на двух из шести полос по моей стороне сколачивали деревянную опалубку.

Эмблеры, видимо, успели проехать до начала ремонта — хотя, судя по сонным движениям работников, которые, опираясь на лопаты, покуривали, разморенные на жаре, в таком темпе они этот отрезок месяца полтора делали.

Через Месу пока шел общий многополосник, но когда центр города остался позади, снова начались строительные работы — причем этот отрезок был уже почти закончен: опалубка по обеим сторонам и даже бетон залит. По этой дороге Эмблеры из Глоуба приехать никак не могли. На такой полосе и «хитори»-то с трудом умещалась, а полосы для водовозов были перекрыты шлагбаумами. Суперстишен разделена полностью, равно как и старая ветка от магистрали Рузвельта, а значит, приехали Эмблеры откуда угодно, только не из Глоуба. Интересно, как они все-таки сюда добрались? Наверное, по полосе для водовозов на каком-нибудь многополоснике.

«Сколько же мы разных чудес повидали!» — восхищалась миссис Эмблер. Да уж, представляю: много чего можно повидать, шныряя, как пара мешотчатых крыс, в темноте по пустыне и проскакивая на полном газу перед камерами.

Новые указатели съездов с магистрали еще не установили, поэтому поворот на Апачи-Джанкшн я пропустил и пришлось пилить по своей узкой, стиснутой бетонными отбойниками полосе до ближайшего разворота, который обнаружился только на полпути к Супериору.

Кейти проживала в жилом районе Суперстишен-Эстейтс, прилепившемся к подножию горы Суперстишен. Я придумывал, что сказать, когда приеду. Тогда мы с ней за два часа и десятью фразами не обменялись, да и то в основном я кричал и командовал. По дороге я был занят Аберфаном, а уже там, в приемной, и вовсе стало не до разговоров.

До меня вдруг дошло, что я могу ее и не узнать. Я ее почти не помнил — разве что обгоревший на солнце нос и эту невозможную открытость — вряд ли все это сохранилось через пятнадцать-то лет. Аризонское солнце не оставило следа от первого, а что касается второго… Она выходила замуж, разводилась, теряла работу… много чего за эти пятнадцать лет могло научить ее закрываться. Возможно, мне вообще нет смысла ехать в такую даль. Однако даже миссис Эмблер с ее непроницаемым съемочным лицом, и ту удалось подловить. Разговорив на собачью тему. И снимая скрытой камерой.