Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930-1945 - Альберт Шпеер

В деревенской гостинице мы с Моделем вернулись к начатому еще в Зигбурге разговору о сохранении в неприкосновенности железнодорожных сооружений Рурской области. Во время нашей беседы офицер принес телетайпное сообщение.

– Это касается вас, – смущенно и озадаченно сказал Модель.

Я сразу почувствовал неладное и не ошибся. То был «письменный ответ» Гитлера на мой меморандум, и каждый его пункт представлял прямо противоположное тому, к чему я призывал 18 марта. «Уничтожить все военные, транспортные, коммуникационные и промышленные объекты, склады и все материальные ценности на территории рейха» – смертный приговор немецкому народу, призыв к применению тактики «выжженной земли» в ее самом страшном выражении. Приказ лишал меня всех полномочий; все мои распоряжения о сохранении промышленности аннулировались. Теперь за проведение программы уничтожения отвечали гауляйтеры[308].

Выполнение приказа Гитлера привело бы к страшным последствиям: с уничтожением электростанций, железных и автомобильных дорог, каналов, шлюзов, доков, судов и локомотивов страна на неопределенное время лишилась бы электричества, газа, чистой воды, угля и транспорта. Даже уцелевшие промышленные предприятия не смогли бы работать из-за отсутствия электричества, топлива и воды. Без современных складов и телефонной связи страна погрузилась бы в средневековье.

Модель ясно дал понять, что мое положение изменилось. Теперь он говорил со мной отчужденно и избегал обсуждения главной нашей темы – спасения промышленности Рура1. На ночь меня разместили в крестьянском доме. Я очень устал, но был в таком смятении, что промучился без сна несколько часов и вышел прогуляться по полям, затем поднялся на один из окрестных холмов. Внизу в последних солнечных лучах слегка прикрытая тонкой пеленой тумана расстилалась мирная деревня. Далеко за холмами Зауэрланда виднелась долина между реками Зиг и Рур. Как могло так случиться, думал я, что по желанию одного человека эта цветущая земля должна превратиться в пустыню. Я прилег на поросшую папоротниками землю. Только острый, исходящий от почвы аромат да первые зеленые ростки нарушали ощущение нереальности окружающего. Когда я возвращался в деревню, солнце уже катилось за горизонт. Решение было принято: я должен любыми способами предотвратить выполнение варварского приказа. Для начала я решил разведать ситуацию в Берлине и отменил назначенные на тот вечер совещания в Руре.

Из-под деревьев выкатили машину, и, несмотря на активность вражеской авиации, мы отправились на восток еще до рассвета, переключив фары на «ближний свет». Пока за рулем сидел Кемптка, я просматривал свои записи, в основном касавшиеся проведенных за последние два дня совещаний. Сначала я нерешительно перелистывал страницы, а потом стал, стараясь не привлекать внимания, рвать их и выбрасывать обрывки в окно. Во время остановки я случайно опустил глаза и увидел, что сильный встречный ветер прижал компрометирующие клочки к углу подножки автомобиля. Я носком ботинка незаметно сбросил их в придорожную канаву.

Изнеможение часто приводит к безразличию, и потому я был совершенно спокоен, когда днем 21 марта 1945 года встретился с Гитлером в рейхсканцелярии. Фюрер коротко расспросил меня о путешествии, но даже не упомянул о своем «письменном ответе», а я не счел разумным затрагивать «больную» тему. Затем он уединился с Кемпткой и больше часа выслушивал его доклад.

Несмотря на потерю полномочий, я в тот же вечер передал Гудериану копию своей докладной записки, а вторую копию предложил Кейтелю, однако тот отказался принять ее. Его лицо перекосилось от ужаса, словно я протянул ему взрывчатку. Все сторонились меня, как и в тот раз, когда после 20 июля 1944 года мое имя обнаружилось в составленном заговорщиками списке министров будущего правительства. Несомненно, все окружение Гитлера теперь считало меня изгоем. Несмотря на должность министра, я практически потерял контроль над проблемой, волновавшей меня больше всего, а именно над сохранением промышленного потенциала.

Два принятых в то время Гитлером решения продемонстрировали его безграничную жестокость. Из сводки вермахта от 18 марта 1945 года я узнал о казни четырех офицеров, обвиненных в том, что они вовремя не взорвали мост через Рейн в Ремагене. А ведь Модель заявил об их полной невиновности. «Шок Ремагена», как его называли, до самого конца войны держал в страхе многих ответственных лиц.

В тот же день я узнал, вернее, мне намекнули на то, что Гитлер приказал казнить генерала Фромма. Несколько недель назад министр юстиции Тиракк на обеде при перемене блюд безразлично обронил: «Скоро и Фромм отправится в мир иной!» Мои попытки заступиться за Фромма закончились полным провалом. Несколько дней спустя я послал Тиракку пятистраничное официальное письмо, в котором опроверг большинство известных мне обвинений, предъявленных Фромму, и выразил готовность предстать перед народным трибуналом в качестве свидетеля защиты. Пожалуй, беспрецедентная просьба со стороны имперского министра. Только через три дня, 6 марта 1945 года, Тиракк в весьма резких выражениях написал, что для выступления в суде мне пришлось бы получить разрешение Гитлера, но, продолжал он, «фюрер только что сообщил мне, что не намерен давать вам особое разрешение на выступление по делу Фромма. Поэтому я не включу ваше заявление в протоколы суда».

Подобные казни лишний раз подтверждали, какому риску я сам подвергался, но и упрямства мне было не занимать. Когда 22 марта Гитлер пригласил меня на очередное совещание по вопросам вооружений, я отправил вместо себя Заура. Из его записей стало ясно, что и он, и Гитлер с поразительным легкомыслием игнорировали реальное положение дел. Хотя выпуск вооружений практически прекратился, они занимались проектами, рассчитанными на весь 1945 год – обсуждали, например, канувшее в Лету производство стали, планировали «максимальный» выпуск 88-миллиметровых противотанковых пушек и увеличение выпуска 210-миллиметровых минометов. Они с упоением говорили о разработках совершенно новых видов оружия: специальной винтовки для воздушных десантников, разумеется, с «максимальной скоростью стрельбы», и о новом миномете суперкалибра 305 миллиметров. В протоколах также был отмечен приказ Гитлера о демонстрации ему пяти новых вариантов уже имеющихся моделей танков. Кроме того, Гитлер заинтересовался «греческим огнем», известным еще с античных времен. И еще пожелал как можно быстрее перевооружить реактивный истребитель– бомбардировщик «Ме-262» под истребитель. Этим последним приказом он словно признавал ошибку, которую совершил полтора года назад, когда упрямо пренебрег мнением всех экспертов.