Родина - Фернандо Арамбуру

“А это ты спроси на кухне”.

– Эй, Хошиан, поди-ка сюда. Давай признавайся, что вы там творили за моей спиной.

Хошиан вошел в гостиную, вытирая мокрые руки о свитер. Не повышая тона, он коротко и ясно все объяснил, после чего отправился вздремнуть.

Мирен дочери:

– Что-нибудь еще?

“Это все”.

Чуть позже муж лежал в постели, а дочка, лишенная способности говорить, смотрела новости по телевизору, поэтому Мирен не пришлось ничего им объяснять. И не услышала никаких “куда ты собралась?”, никаких “до свидания”, ничего не услышала. Чтобы не заходить в спальню – а вдруг Хошиан проснется? – она выскочила на улицу в чем была. При этом дверь за ней лишь очень осторожно и скорбно щелкнула – ничего общего с обычным сердитым стуком.

Куда она шла? Дождь лил как из ведра. Совсем как в тот день, когда убили этого. Но ведь раз его убили, значит, было за что. И насколько мне известно, мой сын тут ни при чем. Непонятно, за что он должен просить у нее прощения. Перейдя улицу, Мирен досадливо прищелкнула языком. Надо было взять зонтик, но теперь уж я возвращаться не стану. Она чувствовала себя преданной, жертвой семейной интриги, и, само собой, сейчас ей казалось, что дождевые струи попадают только на нее одну.

Мясная лавка была закрыта. Ничего удивительного – еще нет четырех. Она увидела свет внутри и вошла – не в первый раз – через дверь в подъезде. Уж Хуани-то меня поймет. Если не она, то кто? Глухой полумрак пах жиром, мясом, колбасой. Соседи, видать, к этому уже успели привыкнуть. Она позвонила, звонок прозвучал пронзительно и почему-то противно. Вот сейчас откроется дверь и на пороге появится Хуани, готовая выслушать потоки ее жалоб, ведь Мирен надо во что бы то ни стало выплеснуть все наружу, излить душу.

Так нет же, дверь никто и не думал открывать.

– Кто?

– Это я.

– Кто?

– Я, Мирен.

Пусть минутку подождет. Странно. Если она дома, то почему не открывает сразу? Но как только Мирен увидела ее распущенные волосы, тотчас догадалась: Хуани не одна. Поэтому надолго гостья не задержалась. Поздоровалась с ним. Несмотря на возраст, выглядит он вполне сносно. Значит, эти двое сошлись? Для вида Мирен купила несколько ломтиков одного и сто граммов другого.

– Прости, что заявилась в такое время, просто я слегка закрутилась. Заплачу завтра.

– Да не беспокойся ты.

И Мирен снова вернулась на улицу, вернулась в тот же самый ненастный день, к тем же самым лужам. Прежде чем войти в церковь, швырнула пакет с покупками в урну. Вся мокрая, она села на свое привычное место. У подножия алтаря горели поставленные прихожанами свечи. А сколько свечей зажгла она сама, прося милости у Господа, прося, чтобы в их доме царило благополучие, чтобы Господь защитил ее детей.

В церкви никого не было, кроме промокшей до костей Мирен. Если выйдет священник, я уйду. Ей не хотелось ни с кем разговаривать. Только со статуей святого Игнатия Лойолы, которая стоит вон там на выступе. Так-то, Игнатий, такие наши дела. Удружил ты мне. А ведь в итоге именно я и останусь главной злодейкой.

Мирен осыпала его горькими упреками. Вслух, шепотом? Нет, как всегда, беззвучно. Она усомнилась, что Игнатий и вообще годится на роль нашего главного святого покровителя. Тебя не туда занесло, Игнатий. Вот скажи, почему мы должны у кого-то просить прощения? А преступления тех, из GAL, с ними как быть? Разве кто-нибудь попросил прощения за то, что творили они, за пытки в комиссариатах и казармах, за то, что заключенных раскидали по всей стране, за то, что они угнетали баскский народ? А если мы делали что-то очень уж плохое, почему ты вовремя не остановил нас? Ты позволил нам поступать именно так, а не иначе, но теперь оказывается, что все жертвы были принесены напрасно, что тысячи басков, любивших все свое, национальное, ошибались как последние идиоты. Поставь мою дочку на ноги, вызволи сына из тюрьмы – иначе я никогда больше не скажу тебе ни слова. Черт побери, неужто ты не видишь, что я тоже страдаю?

Она поднялась. На скамейке, там, где она просидела десять или даже пятнадцать минут, образовалось сырое пятно. В церкви было холодно. Мирен внезапно пробрал озноб. Ой, господи, как бы мне не заболеть! Она вышла на улицу – там лил дождь. Темное небо, скудное освещение и пустынные улицы. Мирен держалась поближе к деревьям, чтобы они заменили ей зонтик, но толку от них было мало. Случайно взгляд задержался на урне. Там по-прежнему лежал ее пакет с мясом. Она вытащила его и понесла домой, потому что мы не так богаты, чтобы швыряться продуктами.

Сколько уж недель Биттори не видела ее? Накануне она приняла решение. Если, проснувшись утром, обнаружит, что мисочки, поставленные с вечера на балконе – одна с водой, другая с кошачьей едой, – остались нетронутыми, то можно будет считать, что Уголек уже никогда не найдется. И что дальше? А дальше Биттори с тяжелым сердцем выбросит в мусорный контейнер не только эти мисочки, но и пуходерку, лоток с наполнителем, щетку – короче, все, что требуется для ухода за кошкой. Сегодня Биттори встала гораздо раньше обычного. И первым делом вышла на балкон. Еще не одевшись, она стояла и смотрела на чистое небо, широкую полосу моря, остров Санта-Клара, гору Ургуль и думала о том, как ей повезло жить именно здесь, в квартире с видом на залив, хотя напротив стоит еще один дом, закрывающий берег. Потом Биттори глянула в угол и убедилась, что к мисочкам никто со вчерашнего вечера не притрагивался.

Еще не было семи, когда Мирен услыхала, что Хошиан завез свой велосипед на кухню. Воскресенье. Что за дурацкая привычка протирать велосипед тряпкой и смазывать прямо в квартире. Как-то раз он спросил жену – в шутку? – не ревнует ли она его к велосипеду. Может, и вправду ревнует, потому что, если уж на то пошло, когда муж приласкал ее в последний раз? Господь свидетель, в жизни такого не было, даже когда он заделывал ей ребятишек! Весь запас любви он приберегает для своего велосипеда, для кувшина с вином в баре и для огорода. Мирен решила пока не вставать с постели, чтобы не столкнуться с Хошианом на кухне. У нее не было никакого желания вести сейчас разговоры. Спала она ужасно. Почему? Из-за музыки и фейерверка, а еще из-за компаний молодежи, которые ночь напролет куролесили на улице. Раньше ей нравились местные праздники. Теперь с каждым разом нравятся все меньше. Бум! Мирен услышала, как хлопнула входная дверь. Хошиан наконец-то убрался. Говорил он ей или нет, куда решил ехать? Нет, не говорил. Мирен еще пять минут пролежала под простыней, свернувшись калачиком, на случай, если Хошиан что-нибудь забыл и вздумает вернуться. Потом неспешно поднялась.

Биттори обнаружила на дне кофейника остатки вчерашнего кофе. И подумала, что если добавить немного молока и воды из-под крана, то на чашку хватит. Подогретый кофе и кусочек черствого хлеба – вот и весь ее завтрак. Убравшись в комнате и приведя в порядок себя саму, Биттори занялась кошачьими принадлежностями – засунула их в полиэтиленовый пакет. За один раз вынести все ей не удалось. Сначала выбросила в контейнер первую порцию, потом вторую. И снова поднялась в квартиру, чтобы прихватить сумку и судок, куда положила порцию вареного мяса с картошкой, перцем и томатным соусом, потому что решила поесть в полдень у себя дома в поселке. Шагая по улице, она почувствовала себя как-то необычно. Болей не было, зато была усталость, и постоянно кружилась голова. Поэтому, прежде чем дойти до автобуса, она несколько раз останавливалась, чтобы собраться с силами и отдышаться.