Избранные труды. Норвежское общество - Арон Яковлевич Гуревич

способствуя их дальнейшему социальному возвышению и упрочению их юридического статуса16.

Таким образом, первое предположение, которое напрашивается при анализе содержания свободы средневековых норвежских бондов, состоит в том, что за исключением своего верхушечного слоя бонды не сохранили полноправия, их свобода была серьезно ущемлена. Каки для всякого средневекового общества, для норвежского общества той эпохи нормою стало неравенство, приниженное положение основной части населения — крестьянства. К этому необходимо добавить, что о неполноправии бондов историк может судить преимущественно на основании юридических памятников, причем неизбежно встает вопрос: в какой мере бонд мог в действительной жизни пользоваться своими правами? Отставание обычного права с его традиционными нормами, которые частично восходили к общинно-родовому строю, от реальных отношений в обществе, переживавшем динамический процесс ломки старого порядка, может привести и, несомненно, приводило историков, к искаженному представлению о степени разложения народной свободы.

Тем не менее частичную, урезанную личную свободу норвежские крестьяне сохраняли в течение всего Средневековья. В связи с этим возникает проблема: можно ли считать свободу бондов простым пережитком предшествовавшей стадии социального развития, рудиментом прошлого, свидетельствующим о неполноте разрыва с ним, или же эта остаточная свобода наполнялась новым содержанием в тех реальных условиях, которые создались и господствовали в Норвегии начиная с XII века?

Проблема крестьянской свободы в феодальную эпоху имеет значение, далеко выходящее за пределы нашей темы. Известно, что начиная с Г. Каро и Г. Зелигера и кончая Т. Майером и его школой буржуазные историки спорят о том, какова была природа свободного крестьянства в средневековой Европе. Большинство западных ученых, изучающих эту проблему, утверждает, что крестьянская свобода в Средние века есть явление вторичное: ей предшествует несвобода, иными словами, свободное крестьянство в средневековом обществе есть не остаток свободного населения варварского общества, но продукт более позднего общественного развития17. Тем самым важная историческая проблема получает искаженное, неудовлетворительное решение.

Как следует ставить проблему крестьянской свободы на норвежском и, шире, на скандинавском материале? Вряд ли кто-либо сомневается в том, что большинство норвежских крестьян XII—XIV вв. было потомками свободных бондов предшествовавшей исторической эпохи. Их статус, однако, претерпел весьма серьезные изменения, вкратце обрисованные выше. Вместе с тем несомненно, что среди этих крестьян немалое число вело свое происхождение от вольноотпущенников и рабов. С изживанием в XI и XII вв. патриархального рабства несвободные люди постепенно — через ряд промежуточных состояний — превратились в лично свободных крестьян. Разумеется, эта обретенная ими свобода имела мало общего со свободою-полноправием бондов раннего Средневековья. Она была ущербной, оказав свое воздействие и на свободу крестьян — потомков полноправных бондов, которая в это время становилась также все более неполноценной. Слияние в одну социальную категорию бондов и вольноотпущенников вело к дальнейшей деградации свободного статуса крестьянина.

Тем не менее еще раз хотелось бы подчеркнуть, что норвежский крестьянин все-таки был лично свободен. Но эта свобода крестьянина в условиях классового строя и феодальной государственности не могла не приобрести нового содержания, не только отличного по своей сущности от свободы предшествующего периода, но и прямо ей противоположного. Положение свободных крестьян в этих условиях было двойственным. С одной стороны, они отнюдь не были совершенно бесправны. Выше уже отмечалось, что органы народного управления долгое время частично сохраняли свое значение, с их существованием приходилось считаться и королю и его служилым людям. Значительную роль играло народное ополчение, без которого оборона страны была немыслима, т.к. служилое профессиональное войско в Норвегии было недостаточно могущественным и многочисленным. Короче, норвежский крестьянин не был принижен в такой мере, как крестьянство многих других стран этой эпохи, он не был полностью исключен из официальной общественной жизни. Это обстоятельство нельзя недооценивать. Сохраняемая скандинавским бондом свобода накладывала отпечаток на его облик. То не был забитый и бесправный труженик, все стороны жизни которого находились под стеснительным контролем сеньера. Черты личной независимости, собственного достоинства, сознание своей силы, упорсть л в сопротивлении властям, относительная легкость, с которой бонды поднимались на защиту своих прав и старинных обычаев, — эти качества вырабатывались как в борьбе с суровой северной природой, так и в специфической социальной среде, характерной для средневековой Скандинавии. Достаточно вспомнить образы героев исландских саг и других произведений древнесеверной литературы, чтобы понять, насколько в этой части средневековой Европы условия для сохранения и развития свободы человеческой личности были более благоприятными, нежели во многих иных феодальных государствах. Все это, разумеется, должно было наложить сильнейший отпечаток на общественный строй, на всю систему социальных отношений в Норвегии.

Но личная свобода скандинавских бондов имела и другую сторону. Сама эта свобода превращалась в средство эксплуатации крестьян государством. Реальным содержанием их свободы были те права-обязанности, которыми ранее обладали все соплеменники (право владения землей, участия в тинге, ношения оружия и др.). Но пользоваться этими личными правами крестьянину было трудно, и не только потому, что установилось засилье знати, но и вследствие поглощенности бонда крестьянским трудом, отнимавшим у него все время, силы и внимание. Исполнение воинской обязанности, повинность по постройке и снаряжению кораблей, посещение тингов, сторожевые, строительные, гужевые и многие иные службы и работы, несения которых требовало от него государство18, отрывали крестьянина от хозяйства, мешали его нормальной производственной деятельности. Следовательно, правами, которые давала свобода, бонд пользовался в ограниченной мере, тогда как сопряженные с этими правами обязанности превратились в тяжкие повинности, нередко взыскивавшиеся с него посредством принуждения19.

То, что норвежский крестьянин не лишился в феодальную эпоху своей личной свободы (сколь ограниченной ни стала она с течением времени), свидетельствовало о неполном общественном разделении труда между классом трудящихся, содержащих общество, обеспечивающих его материальную жизнь, и господствующим, классом, монополизирующим управление20. В средневековой Норвегии война, суд, законодательство и некоторые другие общественные функции непроизводственного характера, как и всюду, исполнялись в первую очередь классом крупных землевладельцев. Однако они не превратились в его монополию — частично их исполняли и бонды, но тем самым на них возлагалось тяжелое дополнительное бремя.

Таким образом, приходится предположить, что оборотной стороной личной свободы бондов было обременение их многочисленными государственными повинностями и службами, от которых (или от большинства которых) зависимые крестьяне других стран были избавлены. Как видим, трансформация свободы норвежского крестьянина заключалась не только в сокращении, сужении ее содержания, в утрате полноправия, но и в перерождении ее в своеобразную форму зависимости от феодального государства. Можно высказать мысль, что по существу своему свобода средневекового норвежского бонда мало что сохранила от свободы-полноправия члена варварского общества, — она превратилась в одну из степеней зависимости и выполняла