Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер
Шрифт:
Интервал:
Борис Маковер начал читать молитвенник с глубокой сосредоточенностью. При этом он переводил каждую фразу с иврита на идиш: «Благо тем, кто сидит в доме Твоем. Они будут восхвалять Тебя вечно… Велик Господь и восхваляем весьма. И величие его непостижимо. Поколение за поколением будут восхвалять Твои деяния, и о Твоих подвигах будут они говорить…»[392]
Дверь открылась, и Борис Маковер увидел ребе, низенького, широкоплечего и надутого. Борода его была наполовину рыжей, наполовину седой. Росла она как-то косо. Пейсы выступали по бокам высокого лба, вылезая из-под плоской шляпы. Ребе носил атласный сюртук, башмаки, чулки и арбеканфес, кисти которого доставали до колен. Из-под лохматых бровей смотрели темные глаза, вопрошающие и как будто не узнающие.
Борис Маковер прервал молитву:
— Мир вам, ребе!
Ребе медленно протянул маленькую руку:
— Мир вам, реб Борух Маковер!
— Как вы себя чувствуете, ребе? Уже время читать предвечернюю молитву.
— Где же Двойреле? Надо зажигать свечи.
Ребе разговаривал как-то неуверенно, словно человек, который только что пробудился от сна. Сразу же на пороге появилась Двойреле.
— Почему ты не зажигаешь свечи в подсвечнике? — спросил ребе.
— Сейчас, папа, я уже иду за спичками…
Двойра вышла из комнаты, потом вернулась и зажгла свечи. После этого она снова вышла. Борис Маковер произнес:
— Боюсь, что на минху не будет миньяна.
Ребе махнул рукой:
— Что ж, молитесь без миньяна…
2
Борису Маковеру приготовили праздничную трапезу в гостинице, но ребе пригласил его и Фриду Тамар к себе на первую трапезу Новолетия. Кроме гостей присутствовали только ребе и Двойреле. Все шло как полагается. Стол был накрыт. В подсвечниках горели свечи. Ребе и Борис Маковер произнесли кидуш, выполнив тем самым заповедь и за себя самих, и за женщин. Ели халу с медом, яблоки с медом, голову карпа, морковь, но ребе едва попробовал все эти кушанья. Было отчетливо видно, что ему трудно проглотить даже маленький кусочек халы. Они долго сидели за столом молча. Борис Маковер — рядом с ребе, женщины — в конце стола. Ребе поминутно клал руку себе на лоб, проводил ей по лицу, по бороде. В Новолетие не поют праздничных песнопений. Ребе что-то бурчал себе под нос — какую-то мелодию и одновременно не мелодию, полустон-полулепет, похожий на лепетание ребенка, который только учится разговаривать, или же старика, который все уже сказал. Борис Маковер прислушивался к каждому звуку. Он узнавал в этом бормотании фрагменты давно забытых мелодий. Все смешалось здесь: кусочек «Кол мекадеш швии»,[393] отрывок из «Бней гейхала»,[394] мелодия из «Ярети би-фцоти»[395] и просто такие звуки, которые произносили без слов. Ему казалось, что ребе хочет сказать: «Ну и что? Всё? Отжил свое? Так что же, Отец наш небесный, я здесь исправил? Зачем-то, наверное, я все-таки был нужен на этом свете. Но зачем? И куда я сейчас ухожу? И кого я здесь оставляю? И что будет с евреями? Сколько гитлеров Владыка мира еще нашлет на них? Ну а сами они? Ведь они становятся хуже, а не лучше. Так что же будет в результате? Ай-ай, худо дело… И становится все хуже с каждым мгновением!..» Борис Маковер сидел и молчал. Из уст ребе не выходило ни единого слова, но Борис Маковер все понимал, как будто на него вдруг снизошел дух святой. Через какое-то время он прикрыл глаза. Вдруг вздохи и стоны ребе превратились в слова. Ребе произнес на иврите слова из Торы:
— «И за грехи наши были изгнаны мы из страны нашей…»[396]
И продолжил на идише:
— Когда душа чиста, она не видит изъяна в приземленности, в материальности. На высоких уровнях земля и небо — это одно и то же. Для настоящего праведника камень так же хорош, как и святая книга. Нет разницы между плодом и благословением на плод. Если Господь — во всяком месте, то и всякое место — Господь. Праотцу Аврааму не надо было карабкаться на небо. Для него небо было на земле. Он даже угощал едой ангелов, ибо все духовно: шатер, солнце, бык, пыль на ногах.
«И явился Господь Аврааму в дубраве Мамре»,[397] — снова на иврите процитировал ребе и снова перешел на простой еврейский язык:
— В деревьях Господь, да будет благословенно Имя Его, показался Аврааму. Но все это — покуда человек непорочен. Однако как только начинается падение уровня, начинает казаться, что земля — это материальность. Нечестивец во всем видит грубость, греховность, нечестивость, потому что видит себя самого.
«И за грехи наши», — продолжил ребе на иврите и тут же перевел эти слова на идиш и истолковал их:
— За грехи наши были мы изгнаны из нашей земли…
И снова по-древнееврейски:
— «И удалены были мы из страны нашей…»[398] — И снова перевод с толкованием: — «И не можем мы исполнять свои обязанности…»[399] И потому не может человек исполнить свой долг. Даже если он не хочет исполнить свой долг. Потому что все кажется ему мелким, убогим, темным. А ему бы хотелось летать в небе. Но каково же лекарство?
«В доме, который Ты избрал…» Человек должен понять, что Господь, да будет благословенно Имя Его, выбрал для него эту страну…
«В доме великом и святом, который назван Именем Твоим…» Земля эта — комната в большом доме, во дворце Всевышнего… То, что Владыка мира может сделать наверху, Он может сделать и внизу.
«Из-за руки, обрушившейся на Храм Твой…» Рука Его способна дотянуться от престола Его до Нью-Йорка… или даже до могилы… Таково толкование: «Жаждет Тебя душа моя, стремится к Тебе плоть моя…»[400]
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!