Кавказская война. В 5 томах. Том 1. От древнейших времен до Ермолова - Василий Потто

По снятии осады, в том же году, Портнягин принимал выдающееся участие в генеральном сражении с турками при Арпачае, а в следующем, когда военные действия перенесены были в Персию, опять находился при осаде Эривани, близко знакомой ему еще со времен Цицианова. Так как на этот раз эриванский хан со своей кавалерией вышел из крепости, чтобы тревожить сообщения с Грузией, то главнокомандующий поручил охранение русского тыла генералу Портнягину. И Портнягин блистательно исполнил поручение: два раза разбил персидскую конницу и, не довольствуясь тем, что отбросил ее за Араке, сам переправился вплавь через эту быструю реку и на правом берегу окончательно рассеял неприятельские полчища.

Энергичные действия Портнягина обезопасили сообщения отряда. К сожалению, предпринятый Гудовичем штурм не удался, а позднее время года, метели и глубокие снега, завалившие горные проходы и остановившие движение транспорта, заставили опять без успеха отступить от крепости. Гудович отдал полную справедливость заслугам Портнягина в эту кампанию. «Особого внимания, – писал он государю, -заслуживает превосходное состояние командуемого им (Портнягиным) Нарвского драгунского полка. В то время, когда Борисоглебский полк возвратился из экспедиции пешком, когда даже казаки потеряли большую часть своих привычных и выносливых коней, нарвские драгуны смело могли бы выдержать новую кампанию, так лошади их были добры, свежи и втянуты в труды бивуачной жизни».

Военные действия в этом году начались двадцать первого июля внезапным нашествием персиян на Амамлы, Бекант и Гумри. Часть Саратовского полка, занимавшая эти селения, под командой храброго майора Згорельского, отбила нападение. Персияне бросились тогда на транспорт, следовавший из Тифлиса в Шурагельскую дистанцию, и в тот же день захватили его на перевале через Безобдальскую гору, чему помогла чрезвычайная крутизна подъемов и спусков, заставившая обоз растянуться так, что голова его спускалась уже в Бомбакскую долину, в то время как хвост находился еще у селения Гергеры, у северной подошвы Безобдала.

Впоследствии один офицер, участник этого несчастного дела, рассказывал печальные подробности его.

«Мы с братом, – говорит он, – обогнали транспорт и ехали при авангарде, состоявшем из десяти человек пехоты и нескольких конных армян. Спускаясь с горы, мы слышали по направлению к селению Амамлы сильную ружейную и пушечную стрельбу, из которой могли заключить, что дело шло жаркое. В это самое время многочисленная толпа персидской кавалерии с гиком бросилась на нас из бокового ущелья. В одно мгновение мы были окружены... Восемнадцать лет прошло уже с этой несчастной минуты, но и теперь я не могу вспомнить без ужаса о моем тогдашнем положении! Армяне при первом гике неприятеля бросили нас и поскакали назад, а мы, засев с пехотой за одну из транспортных арб, стали отстреливаться. Пули нас пронизывали насквозь, и вдруг, к довершению всего, наша подвижная крепость, последняя надежда на спасение, была увлечена испуганными буйволами. Очутившись совершенно без защиты, мы были опрокинуты и смяты многочисленной конницей. Бедный брат мой, на глазах моих сорванный с лошади, был обезглавлен. Солдаты его подверглись той же участи. Я был оглушен сабельным ударом в голову и очнулся уже к вечеру, привязанный к какой-то лошади, которая быстро неслась по горной дороге в толпе незнакомых всадников. Скрученный арканом, я лежал навзничь на высоком вьюке, а раненая головая моя, свесившись вниз, колотилась о переднюю луку и твердую поклажу шерстяных чувалов с добычей. Сказать ли вам, господа, на какой добыче, на каком страшном кладе я был привязан? На первом ночлеге я узнал, что это были мертвые головы моего брата и моих соотчичей...»

Взятие транспорта было, впрочем, единственно счастливым для персиян эпизодом во время этого нашествия. На следующий день, двадцать второго июля, они повторили нападение одновременно на Амамлы, Артик и Гумри, но, отраженные опять Саратовским полком, сделали третье – последнее -покушение, двадцать третьего числа, и снова были разбиты наголову майором Згорельским – душой этого трехдневного боя. Общая потеря русских была невелика, но, к сожалению, сам Згорельский был тяжело ранен в последнем деле под Амамлами. Государь наградил его чином подполковника и в этом чине пожаловал ему орден св. Владимира 3-ей степени.

Эти поражения и весьма удачный набег, сделанный самим Портнягиным в персидские владения летом 1810 года, настолько обеспечили границы, что новый главнокомандующий в Грузии, генерал от кавалерии Тормасов, нашел возможным двинуть войска из Бомбакской провинции в Турцию для участия в осаде Ахалцихе.

Кратковременная осада, продолжавшаяся всего десять дней, дала, однако же, Портнягину не один случай оказать новые военные отличия. Так, десятого ноября, подходя к Ахалцихе, он разгромил встретивший его турецкий корпус, и кавалерия, ведомая в атаку лично Портнягиным, взяла у неприятеля литавры и знамя. Во время осады он участвовал в отражении многих турецких вылазок, а при отступлении командовал арьергардом и выдержал упорную трехдневную битву, не допустив неприятеля тревожить главные русские силы.

Награжденный за этот поход орденом св. Владимира 2-ой степени, Портнягин осенью 1811 года возвратился в Тифлис и был назначен военным начальником Кахетинского округа.

Кахетинское восстание времен Паулуччи, к сожалению, застало Портнягина врасплох. Захваченный им в деревне Сагареджио с ничтожными силами, он ничему не мог помешать и только с помощью подоспевших херсонских гренадер мог сам отступить к Тифлису. Между тем его Нарвский полк, расстроенный потерями офицеров, солдат и лошадей, отправлен был на Кавказскую линию, а оттуда – в кавалерийские резервы, формировавшиеся тогда в Брест-Литовске. Портнягин сдал полк полковнику Улану и был зачислен по армии. Но вслед за тем, в феврале 1812 года, он был назначен, на место генерал-лейтенанта Ртищева, начальником девятнадцатой пехотной дивизии и командующим войсками на Кавказской линии.

Переехав в Георгиевск, где за двенадцать лет перед этим началась его боевая кавказская служба, Портнягин нашел Линию в весьма печальном состоянии. Войск было мало, и они едва могли отражать постоянные нападения чеченцев и кабардинцев, сделавшихся особенно дерзкими в управление его предместника, а между тем на правом фланге начались волнения между ногайцами, и некто Сеид-Эфенди, турецкий подданный, уже приближался к Кубани, чтобы открыто принять их сторону и поддержать восстание.

Положение Портнягина было тем тяжелее, что ему приходилось считаться не только с враждебным населением горцев, но и с местным гражданским начальством, то и дело врывавшимся в область его военных распоряжений и парализовывавшим все его действия. Кто-то, говоря о предместнике Портнягина, Булгакове, весьма остроумно сказал, что «с малыми силами двух войн не ведут», и что «Булгаков, занятый в свое командование отражением партизанских наездов губернаторской канцелярии, невольно допустил закубанцев разбить несколько русских селений». Эта горькая истина в полной силе повторилась теперь и над Портнягиным. Решительный и энергичный солдат, Портнягин никогда не останавливался перед необходимостью прибегнуть к оружию. Гражданские власти, напротив, не разделяли выгод, могущих произойти от смелых и решительных распоряжений военачальника, и ставили ему на каждом шагу преграды, о которые разбивалась даже и железная энергия Портнягина. Началась война на бумаге, и война беспощадная. В одной из статей, посвященных обзору этого времени, справедливо было замечено, что линейные казаки менее тратили крови в борьбе на Кубани и Тереке, чем их военные и гражданские начальники – чернил во взаимной вражде между собой. Честный и прямодушный Булгаков так и погиб напрасной жертвой в этом чернильном водовороте кляуз, ссор и доносов. Но печальный пример его не научил Портнягина быть осмотрительнее. Храбрый генерал пошел напролом, как ходил когда-то на целые персидские армии, и сделался жертвой интриги.