Новый Рим на Босфоре - Алексей Величко

Папа ошибся не только на тот момент – спустя столетия его преемники на Римском престоле вынуждены будут признать права Константинополя, согласившись с тем, что он занимает второе место в Кафолической Церкви: «Собор в храме Святой Софии», Латеранский Собор («XII Вселенский»), Ферраро-Флорентийский Собор и т.д.

Но все же, как бы странно ни звучали наши слова, в данном случае нельзя назвать кого-то безусловно правым и совершенно неправым. Встретились две различные психологии, два уже существенно разнящихся между собой понимания Церкви и Империи. Для греков и вообще всех восточных «симфония» отношений двух союзов неизбежно приводила к преобладающей роли второго епископа в мире, находящегося при императоре. Одно не мыслилось без другого, и разорвать этот органический союз было совершенно невозможно.

Восток не отказывался от Западной империи, напротив, Италия, Галлия, Испания и Африка для римского сознания по-прежнему являлись территориями единой Вселенской Империи. Но считать папу первым помощником императора – в условиях громадного расстояния между местами их нахождения и фактически сложившихся отношений – было совершенно нелогично. Поэтому, признавая за понтификом и вообще за Римом роль величайшей кафедры Кафолической Церкви, отдавая должное ее заслугам, соглашаясь на ее власть над западными епархиями, Восток ни в коем случае не думал распространять эти полномочия древней столицы государства на себя. Для них центр власти – и императорской и церковной – виделся уже только и исключительно в Константинополе.

И для Рима идея имперского всеединства оставалась безусловной, почему понтифики без всякой лести обращались с величайшим пиететом к императорам Востока, как реально единственным властителям Вселенной и хранителям благочестия. Особенно после того, как на Западе императорская власть постепенно чахнет и, наконец, совсем прекращается, раздавленная варварами. Но привычка римского централизма требовала совершенно исключить какую-либо властную конкуренцию, пусть даже и на поле церковной власти. Да, император был далеко, но какое это имеет значение, если Церковь по природе своей является вселенской организацией? К тому же на стороне Рима была его древняя христианская история, авторитет апостолов Петра и Павла, многотрудная и беспримерная деятельность на благо Церкви. Что мог противопоставить этому Константинопольский «выскочка»? Только административное положение новой столицы.

Позднее, опровергая сам принцип, на котором основан 28‑й канон, – политическое значение Константинополя, папа Геласий (492—496) писал на этот счет: «Разве император не останавливался множество раз в Равенне, Милане, Сирмии и Треве? И разве священники этих городов приобрели что-либо дополнительно, кроме тех почестей, которые передавались им с древних времен? Если вопрос о положении городов и имеет место, то положение второго и третьего престолов (Александрии и Антиохии) выше, чем у этого города (Константинополя), который не только не числится среди (главных) престолов, но даже не входит в число городов с правами митрополии».

В другом послании он еще дальше развивает эту тему: «Разве следовало Апостольскому престолу предпочесть решение округа Гераклеи, – я имею в виду понтифика Константинопольского, – или решение каких-либо иных епископов, которых необходимо созвать к нему, либо из-за него, когда епископ Константинопольский отказывается предстать перед апостольским престолом, являющимся первым престолом? Этот епископ, даже если бы обладал прерогативой митрополии или числился среди (главных) престолов, все равно не имел права игнорировать решение первого престола»[960].

Кроме того, нельзя забывать о том, что исторические обстоятельства много способствовали тому, что Римский апостолик перестал считать себя фигурой, в чем-то уступающей императору. Рим уже вкусил вкус самостоятельной власти, и даже привык поправлять и поддерживать собой Западного государя. Западные территории Империи и сама древняя столица могли существовать во многом благодаря их деятельной защите со стороны Апостольского престола. И поэтому папы позволяли себе временами разговаривать с царями на равных, как св. Лев Великий с императором св. Маркианом.

Однако вернемся к нашим событиям. Итак, Собор завершился, истинное вероопределение было сформулировано, но настал ли в Церкви мир? Как уже было принято к тому времени, утвердив постановления Собора, император св. Маркиан запретил какие-либо публичные рассуждения по вопросам веры: «Известно, что безумие еретиков отсюда получает начало и исход, когда некоторые рассуждают и спорят всенародно. Итак, пусть прекратится невежественная распря, ибо поистине нечестив и святотатец тот, кто после решения стольких епископов представляет что-нибудь собственному мнению для исследования»[961]. Но на проверку оказалось, что легальное единство епископов не привело к согласию всю остальную церковную народную массу.

Для всех остальных «Томос» св. Льва Великого являлся плохо скрытым несторианством, помимо которого существовало еще и «истинное» православное учение св. Кирилла Александрийского. Полагали и распространяли сплетни, что в Халкидоне св. Кирилла специально замалчивали, и это в известной степени соответствовало правде, так как Святителя принесли в жертву св. Льву во имя мира. Вот сопротивление крайних последователей св. Кирилла и создало монофизитский раскол, бушевавший более столетия и до конца не преодоленный еще и в наши дни[962].

Утвердившись в собственном заблуждении, они считали ересью все, что идет с «Востока», то есть из Сирии, не признавали человеческую природу в Спасителе, ошибочно полагая, что в Нем присутствует только Божественное начало. «Томос» папы св. Льва они восприняли в лучшем случае как попытку механически соединить несторианство и отдельные тезисы св. Кирилла. Конечно, данные подозрения были поверхностны и безосновательны, но, как и любая болезнь, они нуждались во врачевании. Однако опасность распространения этого заблуждения не до конца поняли и прочувствовали Отцы Собора – очередной пример слабости человеческой природы и всесилия Духа, Своей Благодатью творящий нашими руками чудеса. Ее совсем не осознали римские легаты, твердо стоявшие на своей позиции, что в Церкви есть только один учитель Православия, и это – папа.

Допустила ошибки и императорская власть, совершенно упустившая из виду, что Империя включает в себя не только граждан, римлян. В этническом плане они представляют собой бесчисленное множество народов, уже осознающих или начавших осознавать свое собственное лицо. Когда на это «национальное лицо» наложилась вера в определенное исповедание, ставшее немедленно своим, национальным вероисповеданием, общие, ранее привычные требования подчинения Церкви и царю оказывались безуспешными. Уже несториане считали себя «халдейскими христианами», то есть христианами восточносирского языка. А монофизитство затронет широкие слои коптов, сирийцев, армян и отторгнет от Римской империи целые области. Только в одном Египте более 6 млн граждан Римской империи ушло в раскол, растоптав последние ростки уважения к власти и официальной Церкви[963].