Второй пол - Симона де Бовуар

В своем положении она испытывает только удовольствие мазохистского свойства, – вероятно, неудачно сложившиеся любовные отношения с мужем вызвали в ней чисто детскую потребность в самонаказании.

Но главным образом беременность – это драма, переживаемая женщиной внутри себя; женщина ощущает беременность и как обогащение, и как потерю; зародыш составляет часть ее, и одновременно он, как паразит, эксплуатирует ее; она им владеет и сама в полной его власти; в нем все ее будущее; вынашивая его, она чувствует себя огромной, как вселенная; но само это богатство ее уничтожает, у нее ощущение, будто она сама – ничто. Появится новая жизнь и оправдает ее собственное существование, это наполняет ее гордостью, но в то же время она чувствует себя игрушкой каких-то темных сил, ее раздирают сомнения, над ней как бы совершается насилие. Но что особенно необычно в беременной женщине – это тело, сохраняющее природные свойства: оно сгибается при тошноте, недомогании; оно уже существует не только для себя и от этого становится, как никогда, объемистым. Когда ремесленник, человек действия, превосходит себя, в этом превосходстве сохраняется субъективность, индивидуальность, у будущей же матери исчезает противопоставление субъекта объекту; женщина и ребенок, из-за которого ее тело раздулось, составляют непостижимую пару, объединенную жизнью; в плену у природы, женщина одновременно и растение и животное, коллоидный склад, наседка и яйцо; ее эгоистичное тело пугает детей, у молодых людей вызывает ухмылку; потому что она, будучи человеческим созданием, сознательным и свободным, стала пассивным инструментом жизни. Жизнь в обычном понимании – всего лишь условие существования; в беременности проявляется ее творческая сущность; но это своеобразное творчество, оно зависит от случайности и от определенного действия. Есть женщины, для которых радости вынашивания ребенка и кормления его грудью так велики, что они хотели бы их бесконечно повторять; как только ребенок отнят от груди, у них появляется чувство лишения. Женщины этого типа скорее «наседки», чем матери, они жадно стремятся отказаться от свободы в пользу своего тела: пассивная плодовитость, как им кажется, сама по себе оправдывает их существование. Если же их тело совершенно инертно, иного пути проявить превосходство, даже малое, им не дано; они становятся ленивыми и скучными, но, как только внутри проявился росток, женщина уже – родоначальница, источник, цветок, она затмевает самое себя, она – и движение к будущему, и физически ощутимое настоящее. Чувство, будто тебя лишили чего-то, которое появилось, когда ребенка отняли от груди, исчезает; она снова погружается в поток жизни, становится частью целого, звеном в непрерывной цепи поколений, плотью, которая живет для другой плоти и при ее помощи. Полное слияние – обрести которое женщина надеялась в объятиях, но только приблизилась к нему – она получает, когда чувствует ребенка в своем тяжелом животе или когда прижимает его к своей полной молока груди. Она уже не какой-то объект, подчиненный некоему субъекту; она и не субъект, обеспокоенный проблемами собственной свободы, она – это непостижимая реальность, которая зовется жизнью. Наконец-то ее тело принадлежит ей, поскольку оно принадлежит ее ребенку. Общество признает, что женщина имеет право на вынашиваемого ребенка, более того, придает этому праву священный характер. Грудь, считавшаяся выражением эротики, теперь выставлена напоказ, это источник жизни даже на картинах религиозного содержания. Пресвятая Дева Мария, которая умоляет Сына пощадить человечество, представлена с обнаженной грудью. Отчужденная в своем теле и в своем социальном достоинстве, женщина-мать строит утешительные иллюзии, чувствует себя бытием-в-себе, готовой ценностью.

Но это лишь иллюзия. Ибо на самом деле женщина не делает ребенка; он сам делается внутри ее; ее плоть производит только плоть; женщина не способна обосновать чье-либо существование, оно будет шагом самостановления; в свободных сотворениях объект рассматривается как ценность и облачается в одежды необходимости: пока ребенок не покинул чрева матери, необоснованно его рассматривать как ребенка, это всего лишь немотивированное размножение способом деления клеток, это голый факт, случайность которого симметрична случайности смерти. У матери могут быть свои причины хотеть просто ребенка, но она не сможет передать этому другому, который появится завтра на свет, свой собственный смысл жизни; она рождает его в его самой общей телесности, а не в единичности его существования. Именно это имеет в виду героиня Колетт Одри, когда говорит:

В каком-то смысле таинство воплощения повторяет каждая женщина; каждый рождающийся ребенок – это бог, превращающийся в человека: не приди он в мир, в мире не было бы таких явлений, как совесть, свобода; женщина-мать лишь предоставляет свое чрево; высшее назначение того существа, которое формируется в ее чреве, ускользает от нее. Именно эта непостижимость передается двумя противоречивыми тезисами; у каждой матери одна определенная идея: ее ребенок будет героем; так она выражает свой восторг при мысли, что может произвести на свет совесть и свободу; с другой стороны, женщина-мать боится родить калеку, чудовище, потому что ей известны ужасающие возможности плоти, а эмбрион внутри ее – всего лишь плоть. Случается, женщина позволяет овладеть собою фантазии одного направления, однако чаще ее терзают сомнения. Женщину поражает также и другая непостижимость. Включенная в великий цикл воспроизводства рода, она утверждает жизнь вопреки времени и смерти; таким образом она приобщается к бессмертию, но своей плотью она ощущает также реальность слов Гегеля: «Рождение детей – это смерть родителей». Он же говорил, что ребенок для родителей «бытие-для-себя, плод их любви, который падает в стороне от них», и, наоборот, он обретает это бытие-для-себя, «отделяясь от дающего ему жизнь источника, при этом сам источник иссякает». Это преодоление себя является для женщины и предвестником смерти. Для нее это выражается в страхе, испытываемом при мысли о родах: она боится потерять собственную жизнь.