Достаточно времени для любви, или Жизнь Лазаруса Лонга - Роберт Хайнлайн

– Отец!..

– Хорошо-хорошо, но тем не менее это правда. Именно эта черта мне и нравится в Вуди. Он далеко пойдет.

– Прошу простить нас, мистер Бронсон, – сказала миссис Смит. – Мы с отцом иногда расходимся во взглядах на воспитание мальчика. Но вам не нужно знать о наших разногласиях.

– Морин, я не позволю тебе сделать из Вуди маленького лорда Фаунтлероя.

– Уж этого можно не опасаться, отец; он весь в тебя. Мой отец участвовал в войне девяносто восьмого года, мистер Бронсон…

– И в Боксерском восстании.

– …и не может забыть этого.

– Конечно. Когда моего зятя нет дома, я держу под подушкой свой старый армейский револьвер тридцать восьмого калибра.

– Я тоже не хочу, чтобы он забыл об этом: я горжусь своим отцом, мистер Бронсон, и надеюсь, что все мои сыновья вырастут, унаследовав его неукротимый дух. Но вместе с тем мне хочется научить их вежливо разговаривать.

– Морин, пусть лучше Вуди усядется мне на шею, чем вырастет застенчивым. Он и так научится разговаривать вежливо, об этом позаботятся старшие мальчишки. Если наставление в хороших манерах подкрепить синяком под глазом, материал запоминается куда лучше. Сам знаю… по собственному опыту.

Разговор прервал звонок колокольчика.

– Наверное, Нэнси. – И мистер Джонсон поднялся, чтобы отворить дверь. Лазарус слышал, как Нэнси с кем-то распрощалась, потом встал, чтобы поздороваться, – и не удивился только потому, что уже видел свою старшую сестру в церкви и знал, что она похожа на юную Лаз или Лор. Она вежливо поговорила с ним и убежала вверх по лестнице, как только ей разрешили.

– Садитесь, мистер Бронсон.

– Благодарю вас, миссис Смит, но вы сказали, что дожидаетесь возвращения дочери, чтобы лечь спать. Она пришла – и позвольте мне откланяться.

– Не торопитесь. Мы с отцом полуночники.

– Весьма благодарен вам. Мне очень понравились кофе, кекс, а особенно ваше общество, но мне пора. Вы были весьма добры ко мне.

– Что ж, если вам пора, сэр… Увидим ли мы вас в церкви в воскресенье?

– Я надеюсь быть там, мэм.

Лазарус ехал домой ошеломленный; тело его бодрствовало, но дух парил неизвестно где. Он добрался до своей квартиры, заперся, проверил, закрыты ли окна и шторы, разделся догола, подошел к зеркалу в ванной и мрачно глянул на свое отражение.

– Глупая ты задница, – проговорил он с выражением. – Суетливый сукин сын, неужели ты ничего не можешь сделать как надо?

Так, видно, оно и было, он не сумел даже по-настоящему познакомиться со своей матерью. Дедуля проблемы не представлял; старый козел ничем не удивил его – разве тем, что оказался ниже и меньше, чем помнилось Лазарусу. Но был он ворчлив, подозрителен, циничен, подчеркнуто вежлив, задирист… словом, очарователен… таким его и помнил Лазарус.

После того как Лазарус, так сказать, «отдался на милосердие судей», случилось несколько неожиданных моментов. Но гамбит этот дал куда лучшие результаты, чем Лазарус мог надеяться, – благодаря несомненному фамильному сходству. Лазарус не только никогда не встречался со старшим братом Дедули (тот умер еще до рождения Вудро Смита), он даже не помнил, что на свете существовал Эдвард Джонсон.

А значился ли дядя Нед в списках членов Семейств? Надо спросить Джастина; впрочем, не важно, можно не беспокоиться. Мать попала в точку: Лазарус оказался похож на деда. А его мать – на своего отца, как заметил Дедуля, – и чем все окончилось? Осуждением дядюшки Неда и его «легкомысленного поведения». Мать не пожелала слушать о нем, даже убедившись, что гость этим не смущен.

Смущен? Сходство превратило его из незнакомца в «кузена». Лазарус рад был бы поцеловать дядю Неда и поблагодарить его за то легкомыслие, которое сделало их родство правдоподобным. Дедуля поверил в свою же теорию – еще бы, ведь она была его собственной, – а дочь охотно согласилась с этой гипотезой. Лазарус, это же тот самый способ войти в их круг, который ты искал – если не будешь вести себя как круглый дурак!

Он сунул руку в воду в ванне – холодная; тогда он выключил кран и вытащил пробку. Снимая это логово, Лазарус соблазнился тем, что горячую воду обещали давать в любое время дня. Но, отправляясь спать, хозяин отключал нагреватель, и глуп был тот, кто рассчитывал понежиться в теплой воде после девяти. Впрочем, быть может, холодная вода быстрее приведет его в себя; но он намеревался долго лежать в горячей ванне, хотел успокоить нервы и все обдумать.

Его угораздило влюбиться в свою мать.

Лазарус, смотри этому факту в лицо. Это невозможно, и ты не знаешь, как с этим справиться. За более чем две тысячи лет, наполненных дурацкими приключениями, это самое нелепое затруднительное положение, в какое ты когда-либо попадал.

Ах да, конечно, сыну положено любить свою мать. В качестве Вуди Смита. Лазарус в этом не сомневался. Он всегда целовал мать на ночь, обнимал при встречах (если не торопился), помнил о дне рождения (почти всегда), благодарил ее за печенье или за пирог, который она ему оставляла, когда бы он ни приходил (кроме тех случаев, когда он забывал это сделать), и даже иногда говорил ей, что любит ее.

Она была хорошей матерью: никогда не кричала на него… как и на остальных, в случае необходимости немедленно прибегала к розге, и на этом все проблемы кончались; никаких там «подожди, вот вернется домой отец». Лазарус даже помнил прикосновение прута из персикового дерева к ягодицам; оно научило его левитировать в очень юном возрасте, и куда лучше, чем это делал Торстон Великий.

Он вспомнил также, что, взрослея, понял, что гордится ею, всегда опрятной, стройной и неизменно любезной с его друзьями – не то что матери других мальчиков.

О, конечно, мальчики любят своих матерей. А Вуди судьба подарила одну из лучших.

Но в отношении Морин Джонсон Смит Лазарус испытывал совершенно другие чувства. Перед ним была очаровательная молодая женщина и притом почти его ровесница. Этот ночной визит был пропитан утонченной мукой: за все прожитые жизни ему еще не случалось испытывать столь неодолимое притяжение, настоящую сексуальную одержимость; иными словами, подобной женщины он не встречал нигде и никогда. Во время короткого визита Лазарус был вынужден самым тщательным образом скрывать свою страсть: не проявлять излишней галантности, быть не более чем безлично вежливым, не выдавать себя ни выражением лица, ни тоном голоса, ни чем-либо иным, что могло пробудить во всегда бодрствующей душе Дедули привычную подозрительность. Нельзя было давать Дедуле повода догадаться о той буре похоти, что бушевала в нем, едва он коснулся ее руки.

Лазарус уставился на доказательство своей страсти, восставшее во всей красе, и шлепнул его ладонью.

– А ты чего вдруг подскочил? Тут тебе ничего не обломится. Мы же в Библейском поясе.

И в самом деле! Дедуля Библии не доверял и по стандартам Библейского пояса не жил, но Лазарус не сомневался – приведись ему нарушить этот кодекс, Дедуля без жалости застрелит его, защищая честь своего зятя. Впрочем, возможно, старик сперва разок выстрелит в воздух, давая ему возможность сбежать. Но Лазарус не стал бы на это рассчитывать. Что, если ради зятя Дедуля пожелает проявить меткость? Уж Лазарус-то знал, как метко стрелял старик.