Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - Катрин Панколь

Самый печальный день в моей жизни. Сам не знаю, как у меня еще хватает сил писать…

Когда я вернулся с его дня рождения, дома меня ждал жуткий скандал. Директор подготовительных курсов позвонил родителям и рассказал им про мои прогулы. Ваш сын, дескать, перестал заниматься, вечно пропускает без уважительной причины, словом, нам придется его исключить. Отец был в бешенстве. Он так стиснул зубы, что чуть не стер себе челюсть в порошок. Мама плакала и твердила, что я загубил свою жизнь, из меня ничего не выйдет, одна дорога — в армию. Меня заперли в комнате и два дня не разрешали выходить, ни с кем встречаться, никаких звонков. А это были последние два дня, что он был в Париже. Я чуть не умер! Через окно я выбраться не мог, мы живем на седьмом этаже. Я ровно ничего не мог поделать.

Это было все равно что попасть в тюрьму.

Папа пошел к директору. Не знаю, что он ему наплел, но вроде как мне дали последний шанс. Тоже мне, шанс!

Мне разрешили выходить из дома, но строго запретили возвращаться на съемки. Хотя я бы и так не пошел, съемки уже закончились.

Я только не знал, уехал он или задержался на пару дней в Париже. Может, решил еще погулять по набережной Флер, это был его любимый маршрут…

Поэтому вчера после занятий я помчался в его гостиницу.

Консьерж сказал, что он уехал, но оставил мне записку. И протянул мне конверт со штампом отеля.

Я не сразу его распечатал. Слишком сильно стучало сердце.

Я прочитал это письмо вечером у себя в комнате.

«Му boy, запомни: каждый сам несет ответственность за свою жизнь. Не нужно никого винить за свои ошибки. Каждый сам кузнец своего счастья, а порой — и главная преграда на пути к нему. Ты сейчас только начинаешь свою жизнь; моя клонится к концу. Я могу дать тебе только один совет: слушай, слушай тихий голосок внутри себя, прежде чем отправишься по дороге жизни… А когда расслышишь, следуй ему слепо, без колебаний. Не давай никому сбить себя с толку. Никогда не бойся требовать и добиваться того, к чему у тебя лежит душа.

Вот это и будет тебе труднее всего, my boy. Ты так вбил себе в голову, что ничего не стоишь, что не можешь вообразить себе действительно яркое, счастливое будущее, в котором оставишь свой след. Но ты молод, ты еще можешь стать другим, и ты не обязан жить так, как живут твои родители.

Love you, my boy…»

Я перечитал это письмо несколько раз. Не верилось, что я его больше не увижу. Я не хотел в это верить! Он ничего не оставил, ни адреса, ни телефона, ни почты до востребования. Теперь мне его не разыскать.

Как я плакал!..

Я подумал: моя жизнь кончена.

И правда, кончена.

25 декабря 1963 г.

Премьера «Шарады» в США. В газетах пишут — огромный успех. Перед мюзик-холлом «Радио-сити» на Шестой авеню с шести утра выстроились тысячные очереди за билетами. Холод, дождь, а они стояли и ждали…

В одной газете напечатали интервью со Стэнли Доненом, в котором тот говорит о нем: «Среди актеров нет равных Кэри Гранту. Он бесподобен. Его игра выверена до мелочей. Он излучает непринужденность и уверенность в себе, выглядит на редкость естественно — но это результат величайшей сосредоточенности. Все продумано до мелочей. В его игре не чувствуется ни тени страха. Когда он читает сценарий, то исписывает его пометками вдоль и поперек. Все рассчитано поминутно. Он виртуозно владеет искусством детали. Его дарование — не от бога: это плод колоссального труда».

И мне показалось, что на этот раз он ускользает от меня окончательно.

И еще мне попалось такое замечание" Тони Кертиса: «Когда Кэри Грант подносит к губам чашку кофе, на этом можно научиться большему, чем за полгода на любых актерских курсах».

А чему я у него научился?

Чему я у него научился?»

На этом черная тетрадка закончилось. Жозефина перевернула последнюю страницу и подумала, что уж она-то у Кэри Гранта научилась многому.

Зоэ закрылась у себя в комнате с подругами: Эммой, Полиной и Ноэми. Они готовили доклад по Дидро. Завтра им представлять его перед всем классом и учительницей, мадам Шокар.

Зоэ очень старалась, чтобы не ударить в грязь лицом. Мадам Шокар такая славная!

Полулежа на кровати, она думала про Дидро.

И про Гаэтана.

Гаэтан!.. С того серьезного разговора у них был совет да любовь. Зоэ мысленно составляла список: «Чего я хочу и чего не хочу». Это была такая игра. Чем длиннее список, казалось ей, тем крепче, сильнее, долговечнее ее любовь. «Я не хочу, чтобы наша любовь ослабела. Я хочу, чтобы всегда было как в самом начале, когда в душе звучат песни, сердце взмывает вверх и вся жизнь — в розовом свете. Я не хочу, чтобы мне надоело. Я хочу любить его как можно дольше. Я не хочу «падений и взлетов». Я хочу, чтобы у нас всегда все было на стокилометровой высоте. «Twist and shout, corne on, corne on, baby now…»[71]Я хочу, чтобы у нас была настоящая великая любовь, как у Джонни Деппа и Ванессы Паради, in love на всю жизнь».

Подружки старательно писали карточки.

Они сами выбрали тему по Дидро: нонконформист, резкий на язык.

«Обожаю Дидро, — повторяла про себя Зоэ, перечитывая свои записи. — Как он всех уделывает!.. Люлли, Мариво… Расина, по крайней мере как человека, обзывает последними словами: «обманщиком, предателем, честолюбцем, завистником, злым». Но при этом прибавляет: «Он и через тысячу лет будет исторгать слезы; он будет вызывать восхищение во всех частях земного шара; он будет учить человечности, состраданию, нежности. Спросят, кто он был, из какой страны, и позавидуют Франции. Он заставил страдать нескольких людей, которых больше нет, которые почти и не вызывают в нас участия; нам нечего опасаться ни его пороков, ни его недостатков. Конечно, лучше было бы, если бы вместе с талантами великого человека природа наделила его добродетелями. Он — дерево, из-за которого засохло несколько других деревьев, посаженных в его соседстве, и погибли растения, гнездившиеся у его подножия, но свою вершину он вознес к облакам, ветви свои простер вдаль; он уделял и уделяет свою тень тем, что приходили, приходят и будут приходить отдыхать вокруг его величественного ствола; он приносил плоды, чудесные на вкус, которые обновляются непрестанно…»[72]

Ей нравился слог Дидро. И то, что он везде ставит точки с запятой.

— С чего начнем? С «Салонов»? — спросила Эмма.