Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием - Виктор Петрович Крутоус

был вопрос об источнике зла в мире. Каков Демиург, сотворивший столь несовершенный мир? Ответственен ли Бог за это творение? Как должен относиться человек к миру, преисполненному зла? Существует ли спасение от зла, и каков он, этот путь спасения? Собственно говоря, гностики пытались решать те же кардинальные вопросы, что и христианство, только их ответы были другими, альтернативными.

Нам кажется плодотворной мысль М. К. Трофимовой о том, что в христианстве доминирует религиозно-этическое начало, тогда как в гностицизме большей частью берёт верх начало эстетическое, экстатически-художественное[788].

Для гностицизма было характерно отрицательное отношение к творению и тварному миру. Такой мир мог создать, по их мнению, только несовершенный, ограниченный Демиург, вершитель зла. Бог и творец мира, таким образом, различались, раздваивались. В некоторых гностических сектах место Бога – творца мира занимал Сатана. Как следствие, гностикам было свойственно «жизнеотрицание», проявлявшееся в уравнивании истины и лжи, зла и добра, аскетизма и распущенности и т. д.

Христианство, как религия спасения, открывало путь в будущее, в потустороннее преодоление зла и страданий всей массе верующих. Гностицизм обещал спасение только избранным – обладателям тайного знания. Христианство, в соответствии со своей этической доминантой, требовало нравственных поступков, действий. Гностицизм же делал ставку на мистическое единение с миром, восстанавливающее всю полноту бытия и его переживания. Это особое экстатическое состояние и обозначалось термином «гнозис» (знание, откровение). Оно было сродни переживанию художника, отстраненного от реальной действительности, замкнутого в сфере воображения, по сути – самоценного. Этический универсализм христианства в большей степени отвечал потребностям исторического развития. Вот почему своеобразный, полный духовного напряжения эстетизм и эстетический имморализм гностицизма потерпел в этом столкновении поражение.

О принципиальном различии гностических и христианских путей решения кардинальных проблем совершенно справедливо, на наш взгляд, пишет политолог А. И. Неклесса в своем культурфилософском эссе «Трансмутация истории». «Различие двух ответов на тайну бытия ярко проявляется в отношении к несовершенствам жизни: гностицизм, копя в сердце нигилизм, отрицает жизнь и, тяготея к силе искусств, «изобретает несуществующее» (плодя утопии), в то время как христианство приходит в падший мир, чтобы его спасти. Проще говоря, гностицизм склонен уничтожать несовершенное, а не исцелять. Его адепты определенно не любят мир, поэтому, порождая и выстраивая утопии, они лишены снисходительности и сострадания. Но при всем том и гностицизм, и христианство пребывают в активной трансцендентности к обыденности, постоянно сталкиваясь в метафизических областях и деятельных душах»[789].

В переломные эпохи общественного развития резко возрастает потребность в альтернативном знании, и гностицизм с его еретичностью, внешним подобием христианству при внутреннем «языческом», по словам В. С. Соловьева, искажении его основ вызывает к себе повышенный интерес. Именно такой эпохой был Серебряный век русской культуры – рубеж XIX и XX веков. Отсюда – усиление антихристианства и своеобразный ренессанс гностицизма в те годы.

Имплицитно присущий гностицизму эстетизм, о котором говорилось выше, нашел отзвук прежде всего у представителей художественной интеллигенции. Обширный конкретный материал, свидетельствующий о наличии гностических идей, образов и мотивов в творчестве известных русских поэтов и писателей, собран и обобщен в книге С. Л. Слободнюка «Идущие путем зла…» (древний гностицизм и русская литература 1890–1930 гг.)»[790].

Его коллега, литературовед О. А. Овчаренко, считает тезис Слободнюка о засилье гностической «дьяволиады» в русской литературе Серебряного века тенденциозным и некорректным[791]. Тем не менее, увлечение гностицизмом целого ряда крупных представителей русской и мировой литературы (в их числе – португальский поэт Ф. Пессоа, аргентинский писатель X. Л.Борхес и др.) – О. А. Овчаренко тоже признает, исследует и пытается объяснить. В исторической ретроспективе, пишет автор, видны не только «соблазн» и «соблазненные», но и то, что к концу века болезненное увлечение гностицизмом в значительной мере было преодолено. Да оно, по мнению автора, и не было таким глубоким, как полагает С. Л. Слободнюк. Одним из свидетельств преодоления литературой гностических тенденций О. А. Овчаренко считает вытеснение их из сферы высокой культуры в область культуры массовой. (Аналогичную эволюцию проделало, как мы помним, и неоязычество). Постмодернисты наших дней еще используют гностические идеи и образы в целях поддержания читательского/зрительского интереса, но вездесущая постмодернистская ирония всё обесценивает, лишает смысловой глубины[792].

В суждениях О. А. Овчаренко проскальзывают нотки благодушия, для которого, мы полагаем, нет оснований.

Гностицизм рубежа уже XX и XXI веков отнюдь не оставляет усилий взять исторический реванш у своего давнего оппонента – нынешнего христианства, переживающего нелегкие времена. Вытесненные в бытовое сознание, в массовую культуру, бациллы «жиз-неотрицания» и апологии зла не утрачивают своей концентрации, разрушительной способности – напротив. Именно здесь они и проявляют всю свою силу. Процитируем еще раз А. Неклессу. «Я бы рискнул сказать, – пишет он в том же эссе, – что гностицизм – своего рода «упрощение христианства»… Но как раз этой стороной данное мировоззрение наиболее близко современному человеку, развращенному потребительской логикой, эманациями поп-культуры и обожающему именно эффектные упрощения, для понимания которых достаточно поверхностного усилия разума. Особенно если есть возможность заменить реальное усилие души необременительными, квазимистическими спекуляциями ума, имеющими к тому же – как всякое средство для повышения комфорта, в данном случае душевного – коммерческую перспективу»[793]. Внутреннее родство неоязычества и неогностицизма, обусловленность и того, и другого кризисом духа и нарастанием социально-утилитаристских тенденций выражено в цитированном фрагменте с предельной ясностью.

Древний гностицизм – неотъемлемая составная часть культуры человечества. Обращение к нему со стороны философов, ученых и художников не только бесспорный факт прошлого и настоящего; оно, несомненно, будет иметь место и в грядущем. Крупные деятели современной культуры выступают против нигилизма в отношении гностического наследия, прилагают значительные усилия для того, чтобы его сохранить и осмыслить. Так, открывая совместное голландско-российское библиографическое издание «500 лет гнозиса в Европе», Йоост Р. Ритман пишет: «Человечество не даёт полностью исчезнуть плодам своей мысли, будь то хорошо или плохо, и наступает момент, когда эти идеи вдруг опять оказываются нужными, и они появляются снова с теми изменениями, которые внесло в них время»[794]. Л. Н. Гумилев, со своей стороны, отмечал, что «все же, несмотря на фантасмагоричность гностических идей, в них оказалась и конструктивная деталь: гностики открыли мир энергий, окружающих видимую природу»[795]. Пафос этих и подобных им анти-нигилистических заявлений нам понятен, мы вполне с ним солидарны. И все же во всех случаях обращения к наследию гностицизма следует, во-первых, учитывать конкретные преследуемые цели такого обращения, а во-вторых – соотносить и тщательно взвешивать возможные приобретения, с одной стороны, и неизбежные при этом утраты, издержки – с другой.

2005