Русский школьный фольклор. От «вызываний Пиковой дамы» до семейных рассказов - Александр Фёдорович Белоусов

то время как издевки исполняются почти всегда толпой — эта группа словесных произведений предполагает наличие двух действующих лиц. Издевки — хоровая поэзия; поддевульки — произносятся «говорком». Вопросоответная форма построения издевки встречается как исключение; отличительный признак поддевульки — диалогическая форма. Назначение издевки допускает значительный объем текста; поддевулька должна быть четкой, лапидарной. Сцепление их может быть почти беспредельным (потому-то и существует — мы видели — искусственный прием прекращения словесного бега), но каждое звено должно быть легким и кратким.

Для обозначения такого рода произведений у детей, кажется, нет общеупотребительного названия. Изредка пользуются словом поддевулька или поддеулька. Это слово удачно передает их основной характер, указывает назначение. Наряду с этим словом не только у взрослых, но — хоть редко и не повсеместно — и у ребят, существует другое — поддевка (от «поддеть», поймать на слове). В нем резче, короче, энергичнее схвачена сущность этих слитков крепкого остроумия и цель и характер их применения. Поэтому словом поддевка позволительно обозначить разновидность детской лирики осмеяния, о которой сейчас идет речь.

В пределах этой разновидности необходимо различать несколько групп.

Одни поддевки слажены в форме краткого искусственного диалога, где нужно ожидать возможности быть поддетым (кроме вышеприведенных примеров, см. № 115 — 130); их — большая часть.

Поддевка формы искусственного диалога строится по несложной схеме. Первая часть этой композиционной схемы — завязка, или приступ; вторая — собственно поддевка. Связью между ними служит общее для двух сторон слово (подсказанное одной и повторенное другой), за которое рифмой держится поддевка.

В других поддевках, отливающихся в форму естественного диалога, человек ловится на слове совершенно неожиданно для себя. Отличие в построении этой формы поддевок состоит в том, что здесь отсутствует общее слово. Первая часть, которую можно назвать зацепкой, или придиркой, являясь «речевой акцией», вызывает соответствующую «реакцию» — собственно поддевку, т. е. вторую композиционную часть. Обе части скрепляются рифмой (см., кроме приведенных в тексте, № 131 — 135, 139 — 140 в «Материалах»).

Своим построением напрашивается на обособление небольшая группа поддевок-заманок, представляющих собою сравнительно развитой диалог, в котором одно лицо направляет разговор, другому остается пассивная роль повторяющего условленную фразу или слово.

Инициативная сторона предлагает:

― Говори за мной: «я тоже».

― А чо?

― Вот говори — и узнашь.

― Ладно.

― Я пойду в лес.

― И я тоже.

― Я вырублю корыто.

― И я тоже.

― Я в это корыто на...ру.

― И я тоже.

― Свиньи будут есть.

― ……………………………….

Диалог ведется очень быстро, и редкий вовремя остановится; обыкновенно спохватываются только после того, как «само вылетит» ненужное «и я тоже».

См. также № 136 — 138.

В некоторых поддевках-заманках диалогическая форма выражена только участием в разговоре двух лиц, причем одно из них может не проронить ни слова. В них «реакция», вызванная «речевой акцией», обыкновенно обнаруживается не в речи, а в не выраженных словами эмоциях. В диалогах этой группы еще отчетливее выражены две части: первая — заманки, вторая — поддевка. Пример:

— Рассказать тебе сон?

— Расскажи...

— Я видал во сне,

быдто я — в дрисне,

а ты в меду...

Здесь заманка кончается своеобразной фигурой умолчания, имеющей назначение сначала усилить или закрепить первоначальную ответную «реакцию» (довольство своим положением «в меду»), чтоб затем совершенно неожиданно «поддеть»:

Я лижу с тебя мёд,

а ты с меня — дрисню...

Сюда же относятся случаи, когда заманка, как композиционная часть поддевки, не имеет определенной словесной формы, а скрыта в действии.

Когда, например, ребята ложатся спать, кто-нибудь из них «с заранее обдуманным намерением» предлагает распределить известным образом места на общей постели. Полученное согласие почти всегда обеспечивает успех поддевалы: когда все улягутся, он, дав немного угомониться, выразительно произносит:

Я у стенки —

в золотой пенке,

Мишка на краю —

у бога в раю,

Кенка в середке —

в говенной веревке...[259]

Кенка, если он — парнишка находчивый, быстро перестраивает текст поддевки и отвечает:

Ты у стенки —

в говенной пенке,

я в середке —

в золотой веревке, —

а Мишку оставляет

на прежнем месте.

Есть ответы на поддевки (используемые и в качестве ответов на издевки), которые органически не связаны с тем или иным определенным стихотворением, имеющим значение «речевой акции»; они известны в незначительном числе формул (№ 20, 21).

Также мало формул для специального выражения торжества победителей. Свою радость удачник-поддевала выражает в двустишии:

Амманули дурака

на четыри кулака...

Иногда эта формула разрастается в четверостишие — путем прибавления еще двух стихов:

на пять костров{12}

подовинных дров[260].

Случается, что обмен рифмованными стихами переходит обычные границы словесной перепалки: одна сторона, испытав бессилие слов, приступает к действию, а другая продолжает поддерживать диалог. Если пущенный камень или палка не долетит, «словесники» отмечают:

Не добросил,

свою мать забросил...

Если камень или палка пролетит мимо, они констатируют:

Не попал,

свою мать закопал...

Иные прибавляют:

ни в гроб, ни в могилу —

в сабаччу кабылу...

В отношении формы стиха поддевки в большей их части являют собою разновидность детской поэтической речи, которую можно приравнять к так называемому складу раешников, характеризующемуся главным образом тем, что неметризованная речь делится на стихи произвольной величины, кончающиеся рифмами.

Исследования по теории техники детского словесного творчества вообще и в частности в пределах рассматриваемых сейчас видов могут плодотворно вестись, опираясь на большое количество материалов. Этим исследованиям должны предшествовать подготовительные работы. Одною из таких работ автор склонен считать настоящую статью, включающую попутные наблюдения над поэтикой небольшой группы произведений детского фольклора. Попутные наблюдения (и притом произведенные на количественно незначительном материале) неизбежно поверхностны и не полны. Тем не менее я счел себя вправе поделиться ими — потому, что на детское творчество в слове с этой стороны до сих пор, можно сказать, не обращено внимания, и затем, чтобы вопросы поэтики детского фольклора считать затронутыми хотя бы мимоходом.

Излагаемая в этой