Великий перелом - Гарри Тертлдав

— Вы знаете, до захвата немцами Польши я учился на врача. Я хотел бы продолжить эту учебу не только с людьми, но и с самцами Расы. Если будет мир, то нам надо будет так многому научиться у вас…

— Одна из моих главных забот в поддержании мирного сосуществования с вами, Большими Уродами, это чему вы можете научиться у нас, — сказал Атвар. — Вы уже узнали слишком много. Но я не считаю, что в медицине вы создадите нам большую опасность. Очень хорошо, Мойше Русецкий, пусть будет так, как вы сказали.

— Благодарю вас, благородный адмирал, — сказал Мойше. В каком-то американском фильме прозвучало выражение, почему-то запомнившееся Русецкому: «У этой сделки аромат розы». — Роза, — пробормотал он. — Точно как роза.

— Мойше Русецкий? — спросил Атвар с вопросительным покашливанием: Золрааг не смог перевести бормотание тосевита.

— Мы заключили сделку, благородный адмирал, — сказал Мойше, надеясь, что у розы будет не слишком много шипов.

* * *

Страха отклонился от микрофона и снял наушники, которые плохо прилегали к его слуховым перепонкам.

— Еще одна радиопередача, — сказал он, поворачивая один глаз в сторону Сэма Игера. — Я не вижу необходимости продолжать их, когда переговоры между Расой и вами, Большими Уродами, идут так успешно. Вы не можете себе представить, как вы должны были напугать этого тяжеловесного старого Атвара, чтобы вообще заставить его пойти на переговоры.

— Я рад, что он наконец уступил, — сказал Сэм. — Я сыт войной. Весь этот мир сыт войной по горло.

— Полумеры любого вида на Тосев-3 не приводят к успеху, — согласился Страха. — Если бы в раскраске главнокомандующего флотом был я, мы привели бы вас, тосевитов, к покорности быстрее и жестче.

— Я знаю, — кивнул Игер.

Беглый командир никогда не делал секрета из того, что предпочитает кнут, а не пряник. Сэм вспомнил об американской атомной бомбе, спрятанной где-то здесь, в Хот-Спрингсе, не более чем в нескольких сотнях ярдов от этой душной маленькой студии. Конечно, он не мог рассказать Страхе об этой бомбе: проговорись он — и генерал Донован приколотит его скальп к стене. Поэтому он заговорил о другом:

— Три не-империи, способные делать атомные бомбы, стали бы серьезной проблемой даже для вас.

— Истинно так. Конечно, это так. — Страха вздохнул. — Когда наступит мир — если он наступит, — что будет со мной?

— Мы не вернем вас обратно Расе, чтобы они отомстили, — сказал Сэм. — Мы уже поставили в известность ваших представителей в Каире. Это не очень понравилось им, но они согласились.

— Я уже знаю, — ответил Страха. — Значит, я буду жить всю жизнь среди вас, тосевитов США? И как же я буду проводить время?

— О! — Сэм начал понимать, к чему клонит беглец. — Некоторые самцы Расы прекрасно устроились у нас. Весстил научил нас удивительно многому по ракетной технике, а Ристин…

— Превратился в Большого Урода, — ядовито сказал Страха.

— А как вы полагаете, что он должен был делать? — спросил Сэм.

— Он — самец Расы. Он должен иметь достоинство помнить об этом, — ответил Страха.

Через секунду Сэм сообразил, кого вдруг ему напомнил ящер: английского сноба, который свысока смотрит на соотечественника, «ставшего местным» в Танганьике, в Бирме или где-нибудь еще. Он видел немало кинофильмов о джунглях с подобными персонажами. Беда в том, что он не мог объяснить это Страхе без риска оскорбить его еще сильнее.

— Может быть, когда мы заключим мир, то… — Ему надо было высказаться обиняком, но он сказал напрямую. — Мы добьемся и амнистии.

— Для таких, как Ристин, амнистия будет наверняка, — сказал Страха. — Он получит ее, хотя она ему не нужна, чтобы наслаждаться жизнью. Для таких, как Весстил, тоже возможна амнистия. Весстил многому вас научил — это истинно, Сэм Игер, как вы сказали. Но он попал к вам, тосевитам, по моему приказу. Он был пилотом моего челнока: когда я приказал, он был обязан выполнить приказ, и он его выполнил. Несмотря на помощь, которую он оказал вам, он может быть прощен. Но для меня, Сэм Игер, амнистии не будет. Я попытался свалить адмирала Атвара, чтобы не дать ему проиграть войну с вами, тосевитами. Я проиграл — а он, выиграл ли он эту войну? Думаете, он позволит мне жить на территории, которую получит Раса после наступления мира — если он наступит? Возможно, но я буду напоминать ему, что был прав, когда подверг сомнению его действия, я одним своим видом буду напоминать ему, что вторжение сорвалось. Нет. Если я еще должен жить, то должен жить среди вас, Больших Уродов.

Сэм медленно наклонил голову. Изменники никогда не возвращаются домой; похоже, что у ящеров дело обстоит так же, как у людей. Если бы Рудольф Гесс прилетел обратно в Германию из Англии, разве встретил бы его Гитлер с распростертыми объятиями? Вряд ли. Но Гесс в Англии был по крайней мере среди своих соплеменников-людей. Здесь, в Хот-Спрингсе, Страха попал в такую же ловушку, как человек, попавший в плен к ящерам, человек, которому суждено провести остаток своих дней с ними — или, точнее, на их Родине.

— Мы сделаем все, что сможем, чтобы вам было удобно, — обещал Игер.

— В этом же ваши лидеры и вы заверяли меня с самого начала, — ответил Страха. — И, насколько это в ваших возможностях, вы это сделали. Я не могу жаловаться на ваши намерения. Но они распространяются только на настоящее время, Сэм Игер. Если наступит мир, я останусь здесь как аналитик Расы и пропагандист этой не-империи. Разве это не наиболее вероятный вариант?

— Истинно, — сказал Сэм. — Вы заработали себе место здесь навсегда. Вы не хотите заниматься этим?

— Я буду — и это все, что я могу сделать. Но вы меня не поняли, — сказал Страха. — Я останусь здесь, среди вас, тосевитов. Наверняка останутся и несколько других самцов. И мы создадим нашу крошечную общину, потому что мы принадлежим Расе. Наши глаза будут обращены к тому, что будет делать здесь, на Тосев-3, основная часть Расы, и мы будем изучать это для лидеров данной не-империи и никогда не станем частью ее. Как жить в таком одиночестве? Возможно ли это? Я должен знать.

— Извините, — сказал Игер. — Я сначала не понял.

Еще до того, как немцы завоевали Францию, в газетах писали о том, как жили русские эмигранты в Париже. Если кто-нибудь из них уцелел, они наверняка отнеслись бы к Страхе с симпатией: им довелось извне смотреть на то, как большая часть их соотечественников строила что-то новое. Если это и не было адом, то во всяком случае неплохой тренировочной площадкой.

Страха вздохнул.

— Кроме того, через небольшое время — по меркам, которыми пользуется Раса, — сюда прибудет флот колонизации. Будут инкубированы выводки яиц. Будет ли среди них мое? Есть над чем посмеяться.

Его рот открылся — и остался открытым.

У некоторых русских эмигрантов были русские жены, у других — любовницы. Кому-то доставались жаждущие француженки. Страхе недоставало самки-ящера не так, как мужчине недостает женщины: если Страха не видел (вернее, не обонял) самку, он о ней и не думал. И тем не менее он продолжал рассматривать Расу как единое целое, к которому уже никогда не будет принадлежать.