Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ - Владимир Першанин

– Два самовара, семнадцать мин, – огрызнулся Логунов. – Ситуация ясная?

– Ясная, дальше некуда.

Круто развернувшись, обычно неторопливый Палеха кинулся к двери, а комбат понял, что если не сможет вернуть своего лучшего командира роты и давнего верного товарища, то отношения между ними испортятся навсегда.

– А ну, стоять! – заорал комбат. – Ты чего, как барышня, психуешь?

– Ты на себя лучше глянь, – сверкнул белками глаз старший лейтенант. – Начальником большим себя почувствовал?

Дело в том, что, по слухам, капитану Логунову обещали присвоить к годовщине Октябрьской революции звание «майор» и, кроме того, подписан приказ о награждении орденом Красного Знамени.

– Да обвешайся ты побрякушками хоть с ног до головы и сиди тут, со своими отважными помощниками. А через часок можешь выпить за помин души лучшего снайпера – Андрюхи Ермакова.

– Василий, не психуй, объясняй толком, что и где, – уже обычным спокойным голосом отозвался комбат и одновременно дал команду ординарцу: – Командира минометчиков ко мне! Срочно. А ты, Василий, сам что-нибудь делаешь? Выдвигай «максим», ручные пулеметы.

– Уже выдвинул. Ведут отсечный огонь, но необходимы минометы. Прямой наводкой там ничего не сделаешь, стена разрушенного дома мешает.

– Во, бля, не один, так другой вляпается, – ругнулся Логунов.

А Василий Палеха уже объяснял сержанту-минометчику, куда надо вложить мины.

– Ясно… понял, – кивал головой смышленый сержант из недоучившихся студентов. – Люди уже минометы готовят.

Так удалось спасти сержанта Ермакова. Пятнадцать мин (две штуки минометчики все же оставили про запас) подняли завесу взрывов, вели огонь все имевшиеся в роте пулеметы.

Андрея, раненного осколком в шею, с лицом, избитым крошевом кирпича, и в промокшей от крови телогрейке, втащили в траншею. Зоя Кузнецова без аханья и вздохов (только стекали по щекам слезы) обработала, перевязала раны и вместе с санитарами отнесла его в полковую санчасть.

– Будем на тот берег отправлять? – спросил капитан, начальник санчасти.

– Пусть здесь отлежится, – попросила Зоя. – Я сама буду приходить перевязки делать. У вас ведь людей не хватает.

– Приходи, раз у вас любовь такая. А сейчас раздевай его, рану на шее зашить надо. Повезло парню. На пару сантиметров правее, и гортань бы перебило.

– Повезло дураку, – всхлипнула Зоя, стаскивая с Андрея гимнастерку. – Кто его просил в зубы к фрицам лезть? Стрелял бы из окопа, так ведь понесло его, куда не просили.

– Минометную батарею искал, мать ее ети, – с трудом ворочал языком Ермаков. – Нашел все-таки.

– Ну, все, победили фрицев, – поднося иглу к ране, насмешливо сказал хирург.

Андрей охнул от боли, когда тот раз и другой проколол рану, сшивая края шелковой ниткой.

– Терпи, казак, раз героем быть решил.

– Терплю.

– Благодари бога, – не отрываясь от своего занятия, рассуждал хирург. – Если бы осколок правее ударил, то вряд ли бы мы с тобой встретились. Шея у человека место опасное – ее лучше под пули или осколки не подставлять.

– Я и не подставлял специально, но когда один от пятерых отбиваешься, то сложно живым уйти.

– Ты, я гляжу, сумел.

– Троих фрицев срезал, тогда и ушел. В общем, повоевал.

– Ну, все, – заканчивая операцию, сказал хирург. – Жить будешь. Отведите его в палату.

Максим Быков, заскучавший без Андрея, обрадовался его появлению и заявил:

– Я, пожалуй, еще бы недельку здесь полежал.

– Или две, – осадила его старшая медсестра. – Денька три побудешь, и топай к своим. Воевать я, что ли, буду?

Шестого ноября 1942 года Верховный главнокомандующий Сталин, выступая на торжественном собрании в Москве, посвященному 25-й годовщине Октябрьской революции, произнес такую фразу: «Будет и на нашей улице праздник».

Фразу эту многократно повторяли, зная, что Сталин ничего не говорит зря. Некоторые ожидали мощных ударов в день праздника. Немцы сутки не вылезали из траншей и не отходили от пулеметов.

Но ничего особенного в этот день не произошло. Немецкие офицеры обходили под морозным ветром траншеи и разъясняли своим подчиненным, показывая на узкую полосу траншей, где упорно сражались недобитые русские.

– До наступления ледостава все закончится. Переправа действует кое-как, красноармейцы варят дохлую конину и ремни на закуску. По-человечески их жаль, это туповатые, не смыслящие в политике деревенские мужики. Многие желали бы сдаться, но за ними постоянно следят комиссары и НКВД.

Солдаты кивали, в чем-то соглашаясь со своими офицерами, но задавали и вопросы:

– Ходят слухи о большом русском наступлении. В этом есть хоть частица правды?

– Кто и откуда будет наступать? У них триста метров тыла, да еще отрезанного от своих главных сил. Вы видели хоть один танк или орудие крупнее, чем их примитивные «сорокапятки»?

Несмотря на затяжные бои и серьезные потери, жалобы на плохое питание, болезни и вши, боевой дух большинства немецких солдат и офицеров оставался довольно высоким. Они верили фюреру, видели, в каких тяжелых условиях воюют русские, неся огромные потери, и соглашались, что большевики не смогут долго оборонять эту вспаханную снарядами и бомбами полоску земли.

В то же время наиболее дальновидные из немецких высших офицеров уже давно наблюдали за сосредоточением советских частей на южном и северном флангах. Они отлично понимали, что это грозит фланговыми ударами. Но после двух удачных летних компаний сорок первого и сорок второго года руководство вермахта в своем большинстве не верило что русские способны на массированное наступление

Гитлер 8 ноября выступил в Мюнхене перед ветеранами с большой речью, которая транслировалась по всей Германии. Надо было как-то объяснять причины того, что город никак не удается взять.

Фюрер заверял: он не желает, чтобы его войска несли неоправданные потери, и остатки русских будут сметены небольшими штурмовыми отрядами. Волга перекрыта, 62-я армия Чуйкова, закопавшись в развалины, блокирована, и скоро все будет кончено.

Да, Гитлер старался по возможности беречь своих солдат, и в этом вопросе его военноначальники занимали куда более разумную позицию, чем многие наши генералы, без устали гнавшие красноармейцев в безнадежные лобовые атаки.

Но здесь, в Сталинграде, не жалели солдат ни с той, ни с другой стороны. Для Гитлера город, носящий имя его главного врага, вызывал стойкое раздражение. Захватить его и окончательно выбить русских, несмотря ни на какие потери, превратилось в навязчивую идею. Возьмем Сталинград, и сразу закончится война.

В этих рассуждениях отсутствовала логика. Гигантский фронт тянулся на тысячи километров от Баренцева до Черного моря. И взятие какого-то города, чье бы имя он ни носил, не решало судьбу войны.