Жестокий век - Исай Калашников

– Это правда, что он везет сына и дочь?

– Завтра они будут здесь, ты сможешь прижать их к своей груди.

Хана стало знобить. Стянув у горла халат, сделал знак Нилха-Сангуну: уходи. Но он не ушел. Укрыл отца поверх халата одеялом, принес горячего молока, дал попить, потом долго сидел у его ног, подперев руками круглую голову, молчал. Глаза его были печальны.

Виски Ван-хана стискивала боль. Трудно было о чем-либо думать.

Тэмуджин приехал на другой день утром. Прямо с дороги, не передохнув, не переменив одежды, пришел в шатер. Рыжая борода и усы, косички на висках казались опаленными солнцем. Сутуля сильные плечи, неторопливый, остановился возле постели, медленно опустился на колени, горячим лбом прикоснулся к его бледной, худой руке. Поднял голову. В глазах непритворное сочувствие. Ван-хан смотрел на него, и трудные думы отодвигались.

– Пусть духи зла не терзают твое тело. Пусть все твои болезни перейдут на меня, – негромко сказал Тэмуджин.

Ван-хан слабо улыбнулся.

– Не бери моих болезней, сын. Проживешь столько же, сколько я, своих будет достаточно. Годы не приносят человеку ничего, кроме немощи.

– Они приносят еще и мудрость, хан-отец.

– Что мудрость без силы? Воин без лошади.

– Твоя мудрость, хан-отец, была для меня и конем, и мечом, и щитом…

Тэмуджин говорил раздумчиво, как бы вглядываясь в прошедшее. И эта раздумчивость делала его слова по-особому вескими, они западали в душу Ван-хана, рождая в ней добрый отзвук. Что бы там ни говорили о Тэмуджине Джамуха и Нилха-Сангун, он любит этого человека.

А Нилха-Сангун, пасмурный, с потемневшим лицом, стоял в стороне, наклонив голову, исподлобья смотрел на Тэмуджина. На его шее вздувалась и опадала темная жила. Ван-хан отвернулся, подавил вздох.

– Хан-отец, ты еще встанешь. Еще немало травы истопчут копыта твоего коня.

Руки Тэмуджина лежали поверх одеяла у его груди. Крупные руки с длинными, сильными пальцами и крепкими, выпуклыми ногтями. Ван-хан невольно примерил их к шее сына, стиснул зубы, подавляя стон.

– Тебе плохо, хан-отец?

– Нет. Судорога свела ногу.

Тэмуджин отодвинул одеяло.

– Какую?

– Эту.

Сняв заячьи носки, Тэмуджин принялся растирать ступню. Ван-хан старался не смотреть на его пальцы. Может быть, Джамуха все выдумал, может быть, в голове Тэмуджина не было и нет коварных замыслов, но Нилха-Сангуну все-таки лучше держаться от него подальше.

– Дети твои, наверное, уже стали взрослыми? – спросил он, приближая неизбежный разговор.

– Я привез показать тебе старшего сына и мою любимую дочь.

Ван-хану пришелся по душе и Джучи, робкий, с добрыми, ласковыми глазами, и маленькая бойкая Ходжин-беки. Лучшего жениха для внучки и лучшей невесты для внука, наверно, и не сыскать…

– Хан-отец, у меня есть дети, у тебя внуки… – Тэмуджин присел на постель, взял его за руку. – Им предопределено продолжить начатое тобой и моим отцом…

Он замолчал, кажется, ожидая, что Ван-хан подхватит невысказанную мысль и выскажет ее сам. Но Ван-хан не стал ему помогать. Пусть уж сам…

– Хан-отец, как буря сухие семена трав, разметывает жизнь людей. И люди без роду, как семена трав, где зацепились, там и пускают корни. Иное дело те, у кого есть родичи. Куда бы ни угнала буря жизни, сын постарается возвратиться к отцу и матери, брат к брату, отец к детям, муж к жене. Рассудив так, я подумал, хан-отец: будет хорошо, если наши семьи, твою и мою, свяжут узы родства.

– Кому будет хорошо? – с откровенной враждебностью спросил Нилха-Сангун.

– Что бы ни случилось, наши дети будут вместе, наши улусы рядом…

– А ты – держать поводья улусов, – вставил Нилха-Сангун.

Зеленые искры скакнули в глазах Тэмуджина, пальцы правой руки скрючились и один по одному стали прижиматься к ладони, собрались в увесистый кулак, окаменев от напряжения. И медленно, будто нехотя, расправились.

– Нилха-Сангун, кто может сказать, что будет с тобой или со мной завтра? Люди в нашем возрасте заботятся не о себе, о будущем своих детей. Разве я говорю не верно, хан-отец?

– Не докучай отцу! – выкрикнул Нилха-Сангун. – Дети мои, а ты со мной и говорить не хочешь. Думаешь, больного и слабого от болезни отца легко оплетешь льстивыми словами… Постыдился бы!

– Мы с тобой еще поговорим…

В голосе Тэмуджина, послышалось Ван-хану, прозвучала скрытая угроза.

Нет, не быть миру меж ними. Не быть. Никакое родство не сделает друзьями Нилха-Сангуна и Тэмуджина.

– Хан-отец, я надеюсь на твою мудрость. Твое слово всегда было для меня как огонек для путника, блуждающего в метельной степи.

– Тэмуджин, я, и верно, болен, слаб. Не ко времени ты затеял этот разговор.

Тэмуджин медленно распрямился. Дрогнули рыжие усы, сузились глаза. Он понял: это отказ.

– Мы потом поговорим. Когда-нибудь… – торопливо добавил Ван-хан.

Но Тэмуджин его, кажется, уже не слушал.

Хори-туматам не давали покоя меркиты. Слали к Дайдухул-Сохору гонцов, не скупясь на посулы и угрозы, склоняли его встать под боевой туг Тохто-беки. Верный заветам своего отца, Дайдухул-Сохор отклонял домогательства меркитских нойонов. А они становились все настойчивее. В речах гонцов стало меньше посулов и больше угроз. Наконец непреклонность Дайдухул-Сохора вывела Тохто-беки из себя. Около тысячи воинов под началом Тайр-Усуна спустились вниз по Селенге, до устья впадающей в нее Уды, остановились тут. Посланец Тайр-Усуна потребовал: хори-туматы должны признать над собой волю Тохто-беки. Если воспротивятся и в этот раз, весь народ будет полонен, превращен в рабов – боголов и роздан в меркитские курени.

Едва проводив посланца, Дайдухул-Сохор собрал всех воинов, остальным велел откочевать в глухие лесные урочища.

Воины хори-туматов двинулись вниз по Уде.

Чиледу ехал рядом с Дайдухул-Сохором и Ботохой-Толстой. На лесной тропе под копытами коней звонко хрустели сухие сучья. Над вершинами деревьев со стрекотом летали кедровки. Остро пахло хвоей и разогретой солнцем сосновой смолой. Справа, слева за стволами деревьев мелькали конные воины, сзади шли пешие лучники. Чиледу оглядывался, качал головой.

Хори-туматам далеко до меркитов… Что же это будет? Тронул рукой Дайдухул-Сохора:

– Ты вправду хочешь сражаться с Тайр-Усуном?

– Что тебя тревожит?

– Меркиты – умелые и отважные воины. Каждый из них вырос на коне, меч его руке привычен, как кнут для пастуха.