Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевилль

Ткач думал, испуская бесконечным потоком острую, но непостижимую тревогу.

Сознание его не имело слоев. У паука не было эго, контролирующего низшие функции, не было коры головного мозга, «заземлявшей» мысли. Ткачу не снились сны по ночам, он не получал посланий из дальних уголков сознания, и рассудку его не требовалась регулярная чистка от накопленного ментального мусора. Для Ткача сознание и сны были одним целым. Ткачу снилось, что он пребывает в сознании, а сознание — это его сон. Не рассудок, но бездонный котел, в котором варятся образы, желания, мысли и эмоции.

Для мотыльков это было подобно шипучему напитку — восхитительному, пьянящему, но пустому, невещественному, бескалорийному. Такими снами они питаться не могли.

И вот сознание Ткача мощным селем хлынуло по проводам в моторы. А сразу вслед за ним — поток частиц из мозга Совета конструкций.

Разум Совета работал с леденящей точностью, ничего общего с породившим его анархическим вирусом. Идеи очищались от всего лишнего, проходя множество фильтров, работавших по принципу «да-нет». Бездушный процесс этот не осложнялся желаниями или страстями. Воля к существованию и росту, и никакой психологии. Сознание созерцательное и бескрайнее, при необходимости — жестокое.

Для мотыльков Совет конструкций оставался невидимкой, поскольку имел разум, но не имел подсознания. И разум этот был лишен всякого вкуса или запаха некалорийная, неусваиваемая пища. Как зола.

Со свалки по медным проводам в машину Айзека поступали команды, Совет стремился получить ответную информацию, стремился взять под контроль кризисную машину. Но прерыватель был надежен. Поток частиц двигался только в одну сторону. И усваивался, проходя через аналитический вычислитель.

Вскоре нужные параметры были достигнуты. Сквозь клапаны прошла череда команд. Через одну седьмую секунды началась стремительная обработка данных. Машина изучила первую входящую переменную, х, психическую подпись Андрея. Два вспомогательных приказа пронеслись по шлангам и проводам одновременно. «Смоделировать форму входящего y», гласил первый, и машины математически отобразили необыкновенный психический ток от Ткача. «Смоделировать форму входящего z», — и той же процедуре подверглись мощные волны мозга Совета конструкций. Аналитические вычислители вынесли за скобки масштаб исходящего сигнала и сосредоточились на парадигмах, на формах.

Две линии программирования снова собрались в тройной порядок: удвоенная волноформа входящего икс с введенными игрек и зет.

Это были исключительно сложные команды. Они были рассчитаны на мощнейшие вычислительные машины, предоставленные Советом конструкций, на сложность его программных карт. Математико-аналитические психокарты — пусть упрощенные, пусть несовершенные — стали шаблонами. Машина сравнила их друг с другом.

Разум Андрея, подобно разуму любого здорового человека, любого здорового водяного, хепри или какта, представлял собой постоянно конвульсирующее диалектическое единство сознания и подсознания, где подавлялись или перенаправлялись сны и желания, где подсознательное бесконечно воссоздавалось противоречивым, отвергающим рационализм эго. И так далее, и тому подобное. Будучи многоуровневой, нестабильной, постоянно самообновляющейся совокупностью, сознание Андрея совсем не походило на холодное логическое мышление Совета, на поэтизированное мировосприятие Ткача. Поступающий в моторы икс не был похож на игрек и не был похож на зет.

Но, учтя структуру разума, учтя поток подсознания, определив долю рационального и воображаемого, долю самомаксимизирующегося анализа и эмоционального заряда, вычислительные машины пришли к выводу, что икс равен игрек плюс зет.

Психочародейские машины выполняли введенные в них команды. Они сложили игрек и зет. Создали удвоенную волновую форму икса и прокачали ее через выход на шлеме Андрея.

Потоки заряженных частиц, что поступали на шлем от Совета и от Ткача, сложились в одну огромную величину. Сны Ткача и вычисления Совета смешались, подражая Андрееву сознанию и подсознанию, подражая действующему человеческому разуму.

Новые ингредиенты были на огромное число порядков сильней жалких эманаций Андрея. И вот мощнейшая струя ударила из воронки на шлеме в небо.

Прошло чуть более трети секунды после включения контура; сложившиеся игрек и зет устремились на выход, образовался новый набор условий, и заработала кризисная машина. Она использовала нестабильные категории кризисной математики, а также убедительное видение объективной категоризации. Ее дедуктивный метод был холистическим, всеобъемлющим и непостоянным.

Когда выделения разумов Совета и Ткача заместили собой поток сознания Андрея, на кризисную машину пошла та же информация, что и на вычислители, которые приступили к работе первыми. Она быстро проверила сделанные ими вычисления и изучила новый поток. Проходя через этот сверхсложный трубчатый разум, сразу проявила себя серьезная аномалия. Одними сугубо арифметическими функциями других машин вскрыть ее не удалось бы.

Форма анализируемых потоков информации представляла собой не просто сумму составных частей. Игрек и зет были объединенными, связанными целыми, и, что самое важное, под стать им был икс, разум Андрея, базисная точка всей модели.

Слои подсознания в иксе зависели друг от друга, это были соприкасающиеся шестеренки в моторе самоподдерживающегося сознания. То, что арифметически видится как рационализм плюс сны, на самом деле одно целое, его составные части неразделимы.

Игрек и зет — это вовсе не полумодели икса. Они качественно иные.

Машина применила к первоначальной операции строгую кризисную логику. Математическая команда создала совершенный арифметический аналог исходного кода от разнородного материала, и аналог этот был идентичен своему оригиналу, и в то же время радикально отличался от него.

Через три пятых секунды после того, как заработала цепь, кризисная машина пришла разом к двум выводам: х = у + z и x? y + z. Происходящая операция отнюдь не была стабильной, она была парадоксальной, несамоподдерживающейся; в ней применялась логика, разрывающая себя на части.

Этот процесс, начиная от самых первых принципов анализа, моделирования и конверсии, был весь пронизан кризисом.

И тотчас раскрылся неистощимый источник кризисной энергии. И ее можно было отводить. Метафазные поршни давили, толкали, прогоняли отмеренные порции короткоживущей энергии через усилители и преобразователи. Содрогались и вибрировали вспомогательные контуры. Кризисная машина заурчала как динамо, затрещала от напряжения, отправляя на выход сложные заряды квазивольтажа.

По внутренностям кризисной машины прошла финальная команда, в двоичной форме. «Пустить энергию по каналу, — требовала она, — и усилить на выходе».

Через секунду с небольшим после того, как энергия пошла по проводам и механизмам, невероятный, парадоксальный поток объединенных сознаний Ткача и Совета ударил из проводящего шлема Андрея.