Братья. Книга 1. Тайный воин - Мария Семенова

– Боялся?..

– Да. Новой ложкой я всё мечтал себе родню с той стороны, а как повзрослел… – И Ветер, по обыкновению, без труда прочёл мысли ученика. – Ты ведь хочешь небось когда-нибудь домой завернуть?

– Ну…

– Вот и «ну». А представь: ты пришёл… Бабку схоронили, мать младшеньких нарожала, отец сына-моранича знать вовсе не хочет, а брат за себя девку взял, которую тебе прочили. Не боязно?

Ворон так и вскипел. «Да не может быть, чтобы атя!.. И бабушка всех вас переживёт! И Светел… Это Ишутку, что ли? Светел…»

Отрава незаметно поползла в душу. «А если действительно…»

Вдруг вспомнилась внезапная ревность брата, их глупая ссора как раз перед появлением котляров. «Я его обозвал… понял ли…»

Стало холодно и неуютно. Тот взгляд Светела…

Ветер внимательно следил за учеником.

– Вот и я о том, – проговорил он.

Глаза Ворона вдруг блеснули в потёмках шальной празеленью.

– Учитель, воля твоя… Если бы ты позволил… Я сопроводил бы тебя!

– Опять сопроводил? Куда ещё?

– К нам. На Коновой Вен.

– Чтобы твои соплеменники копья на тебя обратили: врага привёл?

Ворон упрямо наклонил голову:

– В твоём роду скажут: вот ещё один сын, потерянный и обретённый.

Ветер очень долго молчал.

– Теперь ты понимаешь, – сказал он затем. – Когда я увидел тебя в Житой Росточи, я узрел перст Владычицы. Я даже закон попрал, лишь бы ты ушёл оттуда со мной. И отца твоего не убил, когда он вздумал противиться… Я не устану благодарить Правосудную за то, что удержала меня. Его кровь стала бы стеной между нами, а я этого не хотел.

Сулёнка была услужлива и болтлива, но не очень умна. От её трескотни у Надейки разболелась голова, а толком понять удалось, по сути, одно. Ворон их всех там здорово напугал. Даже Кобоху. И Сулёнка, прежде не упускавшая случая щипнуть безответную пигалицу Надейку, смотрела на неё теперь, как на царевну какую. Не приведи Боги разгневать!

Такое с хорошей напужки только бывает.

Но чтобы Ворон? Кобоху куда-то там засадил? От страха обмараться заставил?..

Сам он никого не боялся, это Надейка очень хорошо знала. И убить мог, да. Ей рассказывали о погребении Мотуши. Но пугать?..

А ведь пожалуй…

Он и ей труса задал, когда влетел одичалый, весь чёрный, с лютыми и шальными глазами… взял рубаху выше пупа задрал…

Откуда в нём эта жуть? Может, она только думала, что знает его?

Верить не хотелось. Надейка мотнула головой, дунула в кугиклы.

И те вдруг отозвались, едва ли не в самый первый раз. Пропели нежно, грустно и ласково. Словно вступились за своего делателя. «Ты о чём, Надейка? О чём?..»

Чувствуя, что вовсе запуталась, девушка всхлипнула, прижала ладонью тугой и упрямый берестяной клок… Слёзы застилали глаза, она не успевала их смаргивать, уголёк крошился, липнул не к берёсте, а к пальцам, она стала рисовать прямо пальцами, в мечте, по наитию, просто потому, что так было правильно и хорошо.

– Значит, пел, – повторил Ветер. – На торгу!

Он уже не спрашивал, но Ворон на всякий случай кивнул, зная, что учитель различит в потёмках движение.

Звякнула цепь. Ветер укладывался поудобнее.

– Сказать, сын, почему я всё время ругаю именно тебя, а не Порошу с Бухаркой?.. Они добрые уноты, никчёмных у меня не бывает, я ведь на каждого очень смотрю, когда забираю, да и потом глаз не свожу… Каждый из них отважился бы пойти в город. Может, даже сумел бы выследить скомороха. Но посреди торга запеть!..

Ворон смущённо моргал, не зная, как ответить.

– Помнишь, я тебя упреждал: две улицы пройдёшь, на третьей потеряешься? – продолжал котляр. – А ты вместо этого… Тебе, сосунку, немало дано, поэтому и спрос с тебя строже.

Опёнку захотелось расспросить обо всём сразу. Он начал открывать рот.

– Я многое прощаю тебе, но моё терпение не безгранично, – сказал Ветер. – У меня уже был сын, в котором я, по глупости, готов был видеть второго себя. Вероятно, я слишком баловал Ивеня, без меры любовался его смелостью и умом… Чем это кончилось, ты, наверное, помнишь.

Ворон помнил. Кровь на снегу. Белые глаза Ознобиши. И горе учителя… которому, надо думать, самому было проще сунуть руки в петлю.

Ветер заговорил снова:

– В Шегардае ты наворотил глупостей. Я надеялся, что вырастил тайного воина, не оставляющего следов… а ты наследил, да так, что теперь я не скоро смогу вновь отправить тебя туда на орудье. Но, повторюсь, ты всего лишь сглупил. Ты радел о Правосудной, хотя и топорно. Поэтому я смог простить тебя. Я встал с тобой у столба и теперь мёрзну здесь, пытаюсь что-то втолковать… Не убивай меня насмерть, сын, прошу. Я тяжко грешен Владычице, но этого не заслужил.

Ворон сразу не нашёл голоса, глотнул, кашлянул:

– Учитель… что же натворил Ивень?

Ветер ответил глухо и трудно:

– Он где-то откопал книгу, клеймённую жеглом запрета столь непреклонного, что за одно повторенье написанного людям резали языки. Я взял Ивеня с поличным, я пытался сберечь его жизнь, но он отпирался от очевидного. Мне осталось лишь вразумить вас его смертью. Второй раз я такое вряд ли выдержу, сын.

Ворон молчал, опустив голову. Он очень хорошо понял предупреждение. «А я „Умилку Владычицы“ в руках держал… в сокровищнице… чуть с собой не унёс…»

– Хочешь знать, – сказал Ветер, – кто всех упорнее просил меня его пощадить?..

– Кто?

– Лихарь.

– Лихарь?..

«Которого ты вперёд выслал… казнь приготовить…»

– Да.

Ворон чуть не бросился возражать. В том походе он был мал и глуп. Он не слышал речей Ветра со стенем во время любошных битв на мечах, а по губам разбирать тогда ещё не умел. Однако он видел Лихаря, видел каждое движение, он смотрел и запоминал, потому что хотел скорей научиться. С тех пор он привык постигать бессловесную грамоту тела… и мог поклясться ледяными валами Твёржи: старший ученик просил для Ивеня чего угодно, только не милости.

Но как об этом заговорить?.. Возможно ли, чтобы мудрый источник неверно истолковал подмеченное маленьким Скварой?.. Как знать! Горе, ненависть и любовь ещё не так слепят человека. «Не оговаривай Лихаря! – скажет учитель. И опечалится. – Не сумел я вас братьями сделать…»

Ветер полусидел у стены, неудобно привалившись плечами, было зябко, ошейник тёр и царапал. Ворон принёс свою полсть, закутал…

Кажется, занималось утро, когда в чуланчик под лестницей явился Лыкаш. Диво дивное! До сего дня молодой наглядыш Инберна Надейку едва замечал; знал ли, как по имени звать?.. А вот пришёл и уселся в ногах, где бывало сиживал Ворон, и странно было видеть его пухлые щёки там, где прежде мелькал горбатый нос и блестели озорные глаза дикомыта. Ворона было не застать в бездвижном молчании, он бы и сейчас что-нибудь рассказывал, да не просто голосом – играл бы руками, пел взглядом, всем телом…