Братья Карамазовы - Федор Достоевский

– То есть как же это они основали? – удостоил он наконецпроговорить, – да и что значит вообще основать город или государство? Что жони: пришли и по кирпичу положили, что ли?

Раздался смех. Виноватый мальчик из розового стал пунцовым.Он молчал, он готов был заплакать. Коля выдержал его так еще с минутку.

– Чтобы толковать о таких исторических событиях, какоснование национальности, надо прежде всего понимать, что это значит, – строгоотчеканил он в назидание. – Я, впрочем, не придаю всем этим бабьим сказкамважности, да и вообще всемирную историю не весьма уважаю, – прибавил он вдругнебрежно, обращаясь уже ко всем вообще.

– Это всемирную-то историю-с? – с каким-то вдруг испугомосведомился штабс-капитан.

– Да, всемирную историю. Изучение ряда глупостейчеловеческих, и только. Я уважаю одну математику и естественные, – сфорсил Коляи мельком глянул на Алешу: его только одного мнения он здесь и боялся.

Но Алеша все молчал и был все по-прежнему серьезен. Если бысказал что-нибудь сейчас Алеша, на том бы оно и покончилось, но Алеша смолчал,а «молчание его могло быть презрительным», и Коля раздражился уже совсем.

– Опять эти классические теперь у нас языки: односумасшествие, и ничего больше… Вы опять, кажется, не согласны со мной,Карамазов?

– Не согласен, – сдержанно улыбнулся Алеша.

– Классические языки, если хотите все мое о них мнение, –это полицейская мера, вот для чего единственно они заведены, – мало-помалуначал вдруг опять задыхаться Коля, – они заведены потому, что скучны, и потому,что отупляют способности. Было скучно, так вот как сделать, чтоб еще большебыло скуки? Было бестолково, так как сделать, чтобы стало еще бестолковее? Воти выдумали классические языки. Вот мое полное о них мнение, и надеюсь, что я никогдане изменю его, – резко закончил Коля. На обеих щеках его показалось по краснойточке румянца.

– Это правда, – звонким и убежденным голоском согласилсявдруг прилежно слушавший Смуров.

– А сам первый по латинскому языку! – вдруг крикнул из толпыодин мальчик.

– Да, папа, он сам говорит, а сам у нас первый по латинскомув классе, – отозвался и Илюша.

– Что ж такое? – счел нужным оборониться Коля, хотя емуочень приятна была и похвала. – Латынь я зубрю, потому что надо, потому что яобещался матери кончить курс, а по-моему, за что взялся, то уж делать хорошо,но в душе глубоко презираю классицизм и всю эту подлость… Не соглашаетесь,Карамазов?

– Ну зачем же «подлость»? – усмехнулся опять Алеша.

– Да помилуйте, ведь классики все переведены на все языки,стало быть, вовсе не для изучения классиков понадобилась им латынь, аединственно для полицейских мер и для отупления способностей. Как же после тогоне подлость?

– Ну кто вас этому всему научил? – воскликнул удивленныйнаконец Алеша.

– Во-первых, я и сам могу понимать, без научения, аво-вторых, знайте, вот это же самое, что я вам сейчас толковал про переведенныхклассиков, говорил вслух всему третьему классу сам преподаватель Колбасников…

– Доктор приехал! – воскликнула вдруг все время молчавшаяНиночка.

Действительно, к воротам дома подъехала принадлежавшаягоспоже Хохлаковой карета. Штабс-капитан, ждавший все утро доктора, сломяголову бросился к воротам встречать его. Маменька подобралась и напустила насебя важности. Алеша подошел к Илюше и стал оправлять ему подушку. Ниночка, изсвоих кресел, с беспокойством следила за тем, как он оправляет постельку.Мальчики торопливо стали прощаться, некоторые из них пообещались зайти вечером.Коля крикнул Перезвона, и тот соскочил с постели.

– Я не уйду, не уйду! – проговорил впопыхах Коля Илюше, – япережду в сенях и приду опять, когда уедет доктор, приду с Перезвоном.

Но уже доктор входил – важная фигура в медвежьей шубе, сдлинными темными бакенбардами и с глянцевито выбритым подбородком. Ступив черезпорог, он вдруг остановился, как бы опешив: ему, верно, показалось, что он нетуда зашел: «Что это? Где я?» – пробормотал он, не скидая с плеч шубы и неснимая котиковой фуражки с котиковым же козырьком с своей головы. Толпа,бедность комнаты, развешанное в углу на веревке белье сбили его с толку.Штабс-капитан согнулся перед ним в три погибели.

– Вы здесь-с, здесь-с, – бормотал он подобострастно, – выздесь-с, у меня-с, вам ко мне-с…

– Сне-ги-рев? – произнес важно и громко доктор. – ГосподинСнегирев – это вы?

– Это я-с!

– А!

Доктор еще раз брезгливо оглядел комнату и сбросил с себяшубу. Всем в глаза блеснул важный орден на шее. Штабс-капитан подхватил на летушубу, а доктор снял фуражку.

– Где же пациент? – спросил он громко и настоятельно.

– Как вы думаете, что ему скажет доктор? – скороговоркойпроговорил Коля, – какая отвратительная, однако же, харя, не правда ли? Терпетьне могу медицину!

– Илюша умрет. Это, мне кажется, уж наверно, – грустноответил Алеша.

– Шельмы! Медицина шельма! Я рад, однако, что узнал вас,Карамазов. Я давно хотел вас узнать. Жаль только, что мы так грустновстретились…

Коле очень бы хотелось что-то сказать еще горячее, ещеэкспансивнее, но как будто что-то его коробило. Алеша это заметил, улыбнулся ипожал ему руку.

– Я давно научился уважать в вас редкое существо, –пробормотал опять Коля, сбиваясь и путаясь. – Я слышал, вы мистик и были вмонастыре. Я знаю, что вы мистик, но… это меня не остановило. Прикосновение кдействительности вас излечит… С натурами, как вы, не бывает иначе.

– Что вы называете мистиком? От чего излечит? – удивилсянемного Алеша.

– Ну там Бог и прочее.

– Как, да разве вы в Бога не веруете?

– Напротив, я ничего не имею против Бога. Конечно, Бог естьтолько гипотеза… но… я признаю, что он нужен, для порядка… для мирового порядкаи так далее… и если б его не было, то надо бы его выдумать, – прибавил Коля,начиная краснеть. Ему вдруг вообразилось, что Алеша сейчас подумает, что онхочет выставить свои познания и показать, какой он «большой». «А я вовсе нехочу выставлять пред ним мои познания», – с негодованием подумал Коля. И емувдруг стало ужасно досадно.

– Я, признаюсь, терпеть не могу вступать во все этипрепирания, – отрезал он, – можно ведь и не веруя в Бога любить человечество,как вы думаете? Вольтер же не веровал в Бога, а любил человечество? («Опять,опять!» – подумал он про себя.)

– Вольтер в Бога верил, но, кажется, мало и, кажется, малолюбил и человечество, – тихо, сдержанно и совершенно натурально произнес Алеша,как бы разговаривая с себе равным по летам или даже со старшим летамичеловеком. Колю именно поразила эта как бы неуверенность Алеши в свое мнение оВольтере и что он как будто именно ему, маленькому Коле, отдает этот вопрос нарешение.