Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

— В рассуждениях консула есть только один недостаток, — заявил мгновенно вставший Цезарь, — эти люди не совершали преступлений, их судят за намерения, а не за действия.

— Вот именно, — раздался голос с другой стороны зала, и все головы повернулись в сторону Катона.

Если бы голосование началось в ту минуту, предложение Цезаря, я почти уверен, было бы принято, несмотря на мнение консула. Приговоренных рассовали бы по разным городам и оставили бы гнить там, оставив на милость государственных мужей с их прихотями, а будущее Цицерона оказалось бы совсем другим. Но именно предсказуемость итогов голосования заставила подняться с последней скамьи около стенки это неухоженное, странное существо с торчащими в разные стороны волосами, обнаженными, несмотря на мороз, плечами и с поднятой рукой, означавшей желание говорить.

— Марк Порций Катон, — настороженно произнес Цицерон, так как никто не мог предсказать, куда заведет Катона его странная логика. — Ты хочешь говорить?

— Да, я хочу говорить, — ответил тот. — Я хочу говорить, ведь должен найтись хоть один человек, который объяснит этому собранию суть дела. Все дело в том, граждане, что мы действительно судим намерения, а не преступления. Именно по этой простой причине мы не можем сейчас пользоваться существующими законами — толпа разорвет нас. — (По скамьям разнесся шепот согласия: он говорил правду. Я взглянул на Цицерона, тот кивал в знак согласия.) — Слишком многие из сидящих здесь, — объявил Катон, чей голос становился все громче, — думают гораздо больше о своих виллах и памятниках, чем о своей стране. Люди, во имя богов, проснитесь! Проснитесь, пока не поздно, и протяните руку помощи республике. На карту поставлены наша свобода и сама жизнь! И в такое время кто-нибудь решится рассказывать мне о милосердии и снисходительности?

Он стоял в проходе босой; его резкий, визгливый голос напоминал скрежет лезвия по точильному камню. Казалось, знаменитый прапрадед Катона поднялся из могилы и с остервенением трясет перед нами своими грязными космами.

— Не думайте, что предки наши с помощью оружия сделали государство из малого великим. Будь это так, оно было бы у нас гораздо прекраснее, так как союзников и граждан, а кроме того, оружия и лошадей у нас больше, чем было у них. Но они обладали другими качествами, возвеличившими их и отсутствующими у нас: на родине — трудолюбие, за рубежом — справедливая власть, в советах — свобода духа, не отягощенная ни совершенными проступками, ни пристрастием. А у нас вместо этого развращенность и алчность, в государстве — бедность, в частном быту — роскошь. Заговор устроили знатнейшие граждане, чтобы предать отечество огню; галльское племя, яростно ненавидящее все, что именуется римским, склоняют к войне; вражеский полководец с войском у нас на плечах. А вы? Медлите даже теперь и не знаете, как поступить с врагами, схваченными внутри городских стен? — Он прямо-таки источал сарказм, заражая им сидящих вокруг него. — Я предлагаю: пощадите их — преступление ведь совершили юнцы из честолюбия. Отпустите их, даже с оружием. Но берегитесь, как бы ваши мягкость и сострадание, если люди эти возьмутся за оружие, не обернулись несчастьем! Положение само по себе, разумеется, трудное, но, быть может, вы не боитесь его. Да нет же, оно необычайно страшит вас, но вы, по лености и вялости своей — каждый ожидает, что начнет другой, — медлите, очевидно полагаясь на бессмертных богов. Не обеты и не бабьи молитвы обеспечивают нам помощь богов, бдительность, деятельность, разумные решения — вот что приносит успех во всем. Мы окружены со всех сторон; Катилина с войском хватает нас за горло; внутри наших стен, и притом в самом сердце города, находятся и другие враги, и тайно мы ничего не можем ни подготовить, ни обсудить; тем более нам надо торопиться. Поэтому предлагаю — записывай тщательно, писец: «Так как вследствие нечестивого замысла преступных граждан государство оказалось в крайней опасности и так как они сознались в том, что подготовили против своих сограждан и отечества резню, поджоги и другие гнусные и жестокие злодеяния, то сознавшихся, как схваченных с поличным на месте преступления, надлежит казнить по обычаю предков»[64].

Я тридцать лет присутствовал на заседаниях сената и слышал много великих и выдающихся речей. Но я никогда не слышал ни одной, действительно ни одной, которая по силе воздействия могла бы сравниться с этим кратким выступлением Катона. Что такое ораторское искусство, как не умение выражать движения чувств с помощью точно подобранных слов? Катон высказал то, что чувствовало большинство собравшихся, не умея это выразить даже для самих себя. Он вразумлял их, и за это они его обожали. По всему залу сенаторы, рукоплеща, вставали и подходили к Катону, давая понять, на чьей они стороне. Он больше не был странным человеком с задней скамьи. Он превратился в глашатая и опору старой республики. Цицерон в потрясении наблюдал за этим. Что касается Цезаря, то он вскочил и потребовал слова — и, собственно, начал говорить. Однако все видели, что его основной целью было заболтать предложение Катона и не допустить голосования, так как на улице стремительно темнело и зал заполнился тенями. От того места, где стоял Катон, раздались крики и свист. Несколько всадников, наблюдавших за происходящим от дверей, бросились в толпу сенаторов с обнаженными мечами. Цезарь пытался сбросить со своих плеч руки, которые давили на него и заставляли сесть. Он все еще пытался продолжить свою речь. Всадники смотрели на Цицерона, ожидая указаний. Ему стоило только кивнуть головой или пошевелить пальцем, и Цезаря разорвали бы на месте. И на какой-то неуловимый миг он заколебался, но затем покачал головой, Цезаря отпустили, и, по-видимому, в этом хаосе он выбежал из храма, так как я больше не видел его. Цицерон спустился со своего возвышения, устремившись вдоль по проходу и крича на сенаторов. Он и его ликторы смогли развести непримиримых врагов, вернув кое-кого на свои места. Когда был наведен некоторый порядок, консул вернулся на помост.

— Граждане, — обратился он к сенаторам высоким и напряженным голосом, при этом его лицо в темноте выглядело как белая маска. — Решение данного собрания очевидно. Принимается предложение Марка Катона. Приговор — смертная казнь.

Теперь важнее всего была скорость. Приговоренных следовало мгновенно перевести в помещение для казни, пока их друзья и союзники не поняли, что́ им грозит. Цицерон послал за приговоренными отряды стражников, во главе которых стояли бывшие консулы: Катулу предстояло привести Цетега, Торквату — Капитона, Пизону — Цепария, Лепиду — Статилия. Уладив все и распорядившись, чтобы сенаторы оставались на