Краткая история семи убийств - Марлон Джеймс

Вот же блин…

Бли-ин!

А знать людям необходимо. Просто быть в курсе, что было такое время, когда мы могли что-нибудь сделать, понимаешь? Реально могли что-то создать, поменять. Просто у людей была какая-то надежда, и усталость, и обрыдлость, и одновременно мечты, что что-нибудь реально может произойти. Знаешь, иногда я тут гляжу на ямайский «Глинер», а он весь черно-белый, и только один-два заголовка выделены красным. Ты как думаешь, сколько должно пройти времени, пока картинки у нас станут цветными, – три года? Пять лет, десять? Да нет, брат, цвет тут у нас уже был, и мы его потеряли. Такова вот Ямайка. Это не значит, что у нас не бывает веселых проблесков или нам совсем уж не к чему стремиться. Бывали дни, когда у нас все шло более-менее гладко, а затем – бац, и псу под хвост. Сейчас, например, вокруг сплошное говнище, и уже так долго, что люди растут в том дерьме, полагая, что это все, что у них есть. Но людям нужно это знать. Для тебя это, быть может, чересчур крупно. Чересчур крупно для одной книги, и тебе приходится все спрессовывать, корнать и сужать. Фокусироваться. Ты сейчас смотришь на меня, как на остолопа: на то, как я прошу тебя дать объяснение, почему моя страна вот уже четыреста лет тщетно борется со своими неудачами, настоящими и будущими. Ей-богу, впору рассмеяться. Я б на твоем месте так и поступил. Но ведь ты все это заметил, правда? И потому эта история о замирении преследует тебя точно так же, как в свое время меня. Даже люди, которые обычно ожидают худшего, пусть хотя бы на два-три месяца прониклись мыслью о мире. Это все равно что ощущать дуновение свежего ветерка в предвкушении дождя после испепеляющей засухи – оно буквально чувствуется на вкус. Ты вот погляди на меня. Мне нет и сорока, а я уже смотрю только на то, что позади меня, как какой-нибудь старик. Хотя эй, это десятилетие прошло еще только наполовину. Оно может еще двинуться в любую сторону. Ностальгия – так это называется? Может, потому, что я так долго торчу в зарубежье. Или не могу создать новую память в тюрьме. О чем ты думаешь? Ты должен мне сказать, когда у тебя оформится первое предложение. Я бы очень хотел знать, о чем оно… Как, уже есть? Нет, бро, не говори мне. Я хочу, чтобы ты сначала его написал.

Да, можешь использовать мое настоящее имя. А чье же еще? Однако да, брат, пиши-ка ты свою книгу. Окажи единственную услугу себе и мне. Но только, прежде чем ее публиковать, дождись, пока все помрут, ладно?

– И все же нужно отдать твоему Ревуну должное…

Бушвик. Я все еще раздумываю: как могут ямайцы приходить в гетто, которое в пять раз больше и с домами втрое выше? И при этом считать, что у них все тут будет тип-топ, не как у других. Это что же, никто не ловит различий между мелким добром и охрененной лажей? Дескать, наше дело ввязаться, а раздумывает пускай дядя…

Пока едем, в каждом квартале глаз подмечает как минимум по паре сгоревших домов. А в последнем их вообще уцелело всего два, и вокруг не видно никого, кроме бродячих собак, похожих на призраков людей и всевозможной рухляди. И везде, даже на более-менее сносных улицах, в воздухе веет чем-то затхлым, с привонью.

– Надо все-таки признать, что…

– Почему везде запах, как на задах мясной лавки?

– Так ведь Бушвик, друг мой. Вся мясопереработка до сих пор сосредоточена здесь. Ну, если не вся, то один-два завода точно. Большинство предприятий сдулось, и народ вот мается без работы.

– А с домами-то что?

– Элементарно – поджог. Я же сказал: фабрики позакрывались. Люди потеряли работу, стоимость недвижимости упала так, что денег можно больше выручить со страховки, чем с продажи жилья. Вот и жгут. Все здесь так оскудело и повымерло, что даже бляди в округе не селятся.

– Тогда зачем здесь укореняться?

– А вот это спроси у Ревуна. Он вообще-то поступил умно. Как я уже сказал, здесь как раз и тянет раскинуть лавочку. Почему «Доны» положили на это место глаз, хотят заграбастать? Люди, ищущие крэк, не хотят, чтобы их за этим занятием видели, и куда же они идут? Совершенно верно: туда, на что весь Нью-Йорк закрывает глаза. Оглядись: вот это и есть то место, куда люди идут, чтобы потеряться. Остается лишь создать «точку» при дороге, чтоб было недалеко. Удивляюсь, как я сам про это не дотумкал. Если б брал крэк, я бы не стал долго ждать, чтобы запалить волшебную трубочку. Наоборот, поторопился, чтоб поскорее забалдеть. И уж точно не стал бы тащить драгоценный груз туда, откуда пришел. Так что, брат, я и сам теперь подумываю организовать притончики кое-где в Куинсе, ей-бо.

Я неторопливо озираюсь, вбирая взглядом окрестность. Ну а чего я, собственно, ожидал? Место вполне себе для бизнеса. Или как, ты думал, будет выглядеть Бушвик? Пока не видишь все своими глазами, не понимаешь, насколько всякое представление об Америке черпается из телика. Улица широкая, но пустынная. Как-то бесприютно. А еще хуже, что из людей на ней только я, Юби и его люди.

Минивэн остался в двух домах отсюда, и по дворам мы идем пешком. Останавливаемся перед домом с заколоченными окнами.

– Это оно? То самое место?

– Да, брат.

– Ну так заходим. Я думаю…

– Повремени, Джоси. Ты же хотел проверить, как здесь все работает? Вот давай и понаблюдаем, что да как.

Он указывает вдоль улицы, но я ничего не вижу. И тут становится видно, как из затенения под свет фонаря выходят двое. Отсюда толком не различить, но один из них, судя по всему, споттер. У другого лицо скрыто под капюшоном. Споттер оборачивается и указывает вниз по улице в нашем направлении. Капюшон продолжает идти, пока его не останавливает еще кто-то, – во всяком случае, пытается, – но Капюшон не сбавляет хода. Второй что-то выкрикивает, и тогда Капюшон разворачивается и подходит к нему. А тот первый уже разговаривает с кем-то новым. Капюшон под фонарем ручкается со вторым. Юби утягивает меня обратно в темноту. Судя по тому, как Капюшон, меняя позу, скрещивает ноги, это девка. Второй человек делает с полтора десятка шагов и ручкается с третьим, который только сейчас появляется из-за фонаря. Зрение для меня предмет гордости, но даже я его раньше не замечал. Третий и второй разделяются, и второй возвращается к девке в капюшоне. Та приходит в движение, и в тот момент, когда она без остановки проходит мимо второго, их руки соприкасаются. Капюшон проходит мимо меня и удаляется вверх по улице.

– Куда?

– На «точку», – поясняет Юби. – Можно сходить проверить.

– Не надо. Подзови сюда того пацана, – указываю я на паренька, что стоял невидимый за фонарным столбом.

Юби подзывает, и тот фланирует в нашу сторону расхлябанной походкой, характерной для молодых чернокожих: ноги и руки при ходьбе болтаются как будто в противоположные стороны. Паренек подходит ко мне и не останавливается, а как будто обвисает с вешалки.

– Чёмль.

– Как?

– Это в смысле «что, бля», – поясняет вполголоса Юби. – То есть «как дела», «что происхо…».