Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело - Станислав Васильевич Родионов

малости того числа, которое говорит о случайности образования нашей земли? Сколько нулей в малости того числа, которое определяет случайность зарождения жизни? Сколько нулей в малости числа, которое высчитало случайность появления именно разумного человека? А случайность появления именно тебя? Именно твоих близких? Твоих знакомых, сослуживцев, соседей, современников? А сколько нулей в малости того числа, которое определяет мгновение человеческой жизни по сравнению с вечностью? Тогда что же мы?.. Да встретив на улице соседа, сослуживца, знакомого, встретив на улице человека, подобного себе, нужно смеяться от радости – ведь живем! Все вместе, на одной планете, в одно время. Не счастье ли?

Рябинин знал, что когда–нибудь он догадается, когда–нибудь за столом будет читать, писать, думать – и догадается. Но он догадался тут, у холодного окна, в кабинете дежурного прокурора, подозреваемый в получении взятки. А ведь как все просто…

Люди сбились на маленькой планетке. До них нет дела никому – ни космосу, ни звездам, ни пульсарам с квазарами, ни богу. Сами по себе и сами для себя. Никому не нужны, поэтому в существовании человечества нет никакого смысла. Все человечество, целиком, вкупе, смысла своей жизни общей не имеет. Но есть смысл в жизни каждого отдельного человека, и поэтому есть смысл в жизни всего человечества.

Да уже рассвело. Ночная темь, дымные тучи и стонущий дождь – все это превратилось в светлый туман. В нем слепо таяли темные фигурки людей, его современников. Да уже день…

В дверях грузно стоял Васин, присматриваясь к следователю.

– Здравствуйте, Сергей Георгиевич. Как провели ночь?

– Спал, Андрей Дмитриевич.

– Заместитель прокурора города занят. Придется обождать.

– Уж если я прождал его ночь…

– А почему вы улыбаетесь?

– Потому что вы пришли.

– Вроде бы я вам не родственник.

– Вы мне человек.

И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я (на отдельном листке). Нет смысла в существовании человечества, но есть смысл в существовании каждого человека – для человечества.

Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Тому, кто рассуждает о любви к человеку, я посоветовала бы завести собаку. Вы не представляете, как их не любят. Когда иду с Роем гулять, я не боюсь, что он кого–нибудь порвет, а боюсь, как бы его не порвали вместе со мной. У моей соседки сын шпана задворная, дочка внуков ей таскает неизвестно откуда… Думаете, этой соседке мешает жить ее семейка? Нет, ей мешает жить моя собака.

Скажи мне, любишь ли ты собак, и я скажу, любишь ли ты людей. Я очень люблю своего Роюшку. Знаете за что? Он совсем не похож на людей.

Васин иногда покидал взглядом бумаги и бездумно упирался в настольный календарь. Поймав себя на этом занятии в очередной раз, он чуть–чуть сдвинул папку, как бы отрешаясь от работы, и попытался взять в толк, что же его беспокоит. Вряд ли Рябинин, просидевший ночь в кабинете, – на дежурствах не привыкать. Его не задержали, а лишь попросили дождаться утра, хотя есть веские основания решить вопрос прямо и официально. Тут закон не нарушен. Тогда что и где свербит? Может быть, этот козлолицый ученый выбил из колеи? Но бывали посетители и поопасней, и поскандальней, и посолидней. Скорее всего, он не выспался – пришел домой около трех.

Васин достал из ящика стола баночку с витаминами, взял две желтенькие горошины, бросил в рот и запил минеральной водой.

Мысль, вернувшаяся было к бумагам, легко отлетела, дав свободу другой, ненужной – он вспомнил квартиру Рябинина. К чему, зачем? Разве сравнить рябининскую квартиру с его, скомпонованной из заказной мебели и самодельных шедевров… К нему шли любоваться, снимать чертежи. Но что–то у Рябинина удивило, какие–то мелочи, на которых тогда остановиться было некогда, да и теперь бы не нужно. Наверное, громадный письменный стол, заваленный бумагами, папками, журналами, какими–то камнями… У Васина тоже был дома письменный стол из легкого полированного дерева на бутылочных ножках, небольшой и все–таки свободный: японский календарь, старинная чернильница из малахита, набор авторучек, бутылка коньяка на жостовском подносе… Разумеется, пачка свежих журналов и другая периодика. Нет, не стол привлек его у Рябинина – у каждого свой вкус. Книги, наверное, приметил книги. У Васина они смотрелись красивой цветной стенкой, стояли какими–то литыми рядами, будто обосновались там навеки. У Рябинина не было ни ровных рядов, ни цветового единства. Раздерганы, раскривлены, как после сильной тряски. Да, то есть нет: его удивила одна книга, та самая, в которой лежали деньги. Вернее, все собрание сочинений Тургенева, белотомными корешками высветившее полку. У Васина стояло точно такое же, но ярко–синее. Не могло же одно издание выйти в разных переплетах?.. И тогда он вспомнил, что его Тургенев тоже был светлым, но жена поснимала неброские бумажные обложки, как несвежие рубахи. Кстати, где он теперь стоит? А как же Рябинин сразу отыскал это собрание и мгновенно вытянул четвертый том? Впрочем, сам же клал туда взятку.

Неужели его беспокойство шло от таких пустяков, которые интересны лишь тем, что долго не вспоминались?

В этой взятке Васин не сомневался, хотя и делал вид, что кое–какие сомнения есть. Спроси любого мальчишку: кто такой следователь? И он без запинки ответит, что это человек, который сомневается. Все смотрят детективные фильмы. Но Васин не сомневался, и убедили его не столько железные доказательства, сколько поведение Рябинина. Его подозревают во взятке, а он усмехается, спорит, молчит – и ни капли возмущения. Другой бы лбом проломил стол, доказывая…

– Разрешите войти? – спросил крупный, но стройный мужчина голосом, который ничуть не сомневался, что войти ему разрешат.

– Да–да, – отозвался Васин вдруг устало, хотя день еще только начинался.

– Старший инспектор уголовного розыска капитан Петельников.

– А–а, слышал…

– Надеюсь, хорошее?

– Говорят, смелый и сильный оперативник.

– Какое там… Вот в Монреале в прошлом веке служил полицейский Луи Сир, который однажды принес под мышками в участок двух хулиганов. А я только одного могу принести.

– Садись, капитан.

Инспектор сел, расстегнул пиджак, закинул ногу за ногу и положил на колено свою несравненную папку, иссеченную молниями.

– Ну, что у тебя, капитан?

– У меня к тебе дело, – невозмутимо поделился инспектор, как с приятелем.

Васин легонько вскинулся, но тут же подавил всякий намек на удивленное раздражение:

– Слушаю вас, капитан.

– Дело к вам личное, – вдруг замялся инспектор.

– Касается вас? – чуть не улыбнулся Васин, предвкушая расплату.

– Нет, вас.

– Не понял.

– Точнее, вашей жены.

Лицо зонального прокурора последовательно и быстро начало терять себя: во взгляде растаяла пронзительная ученость, ослабела жесткая дуга подбородка и на щеки легла влажная растерянность. Он молчал, боясь с инспектором заговорить, – ведь знал, что рано или поздно что–нибудь случится, потому что жизнь его жены, директора магазина, зависит