Охота на Минотавра - Николай Чадович

Главным противником великой армии, по традиции называвшейся „Акшаухини“, что означает „Средоточие четырех родов войск“, оказались не смертные люди, а незыблемая природа. Плодородные равнины и тенистые леса Пенджаба вскоре сменились суровой горной страной, где все тропы и дороги вели к одному-единственному перевалу, затянутому сумраком непогоды. Здесь в разрывах туч даже днем мерцали звезды, а пронизывающий ветер приносил с заоблачных вершин ледяную пыль, сначала приводившую молодых воинов в восторг, а позже порождавшую одну лишь глухую тоску. Здесь не было ни пиши для людей, ни фуража для лошадей, ни топлива для костров. Не было даже воды, а утолять жажду снегом арии не додумались.

Колесницы не могли передвигаться по горным тропам. Их пришлось разобрать и навьючить на слонов, и без того перегруженных. Паче чаянья, эти громадные животные, привыкшие к тропическому климату, стойко переносили холода и снегопады, а если и страдали в горах, так только от бескормицы.

Зато начался падеж среди благородных сайндхавийских скакунов, которых, как правило, запрягали в колесницы знати. Каждого такого коня сопровождал отдельный конюх, головой отвечавший за него. Мне частенько случалось видеть, как люди, желавшие сохранить собственную жизнь, скармливали свою скудную пищу четвероногим питомцам.

Пали духом не только простые воины, но и командиры. Лишь один Ганеша делал вид, что ничего чрезвычайного не происходит. Впрочем, наши бедствия почти не касались его. Слуги несли царя царей в теплом и удобном паланкине, а недостатка в вине и пище он не испытывал даже тогда, когда другие жевали сухой рис.

Однажды на очередном перевале гололед сделал дорогу непроходимой, и все попытки смельчаков продвинуться вперед заканчивались падением в пропасть. Дабы спасти положение, я посоветовал воспользоваться солью, которую везли в обозе.

Это не только сохранило множество жизней, но и подняло мой авторитет бывалого человека, который укрепился окончательно после того, как конюхи по моему совету перековали лошадей, сменив гладкие подковы на шипастые.

Как ни странно, но это еще больше настроило Ганешу против меня. Правильно сказано: хочешь заиметь неприятность – прояви инициативу. Впрочем, такое поведение царя царей было вполне предсказуемо. Стране и армии полагалось иметь только одного умного и прозорливого человека – его самого.

Кое – как претерпев все тягости и опасности горного перехода, мы спустились в долину, где ожидали найти тепло, обильную траву, чистую воду и вкусную пищу.

Увы, надежды сбылись только в отношении тепла, но тепло это исходило от догорающих жилищ. Стада были угнаны прочь, пастбища вытоптаны, колодцы завалены мертвечиной. Вот так нас встречали иранские племена – единоверцы, родная кровь, братья, в свое время отставшие от основной массы ариев.

Подсчитывать потери было запрещено под страхом смертной казни, но, посетив войско Ачьюты, двигавшееся в авангарде „Акшаухини“, я убедился, что оно сократилось почти на треть Надо думать, что остальные союзные армии понесли не меньший урон.

Не имея ни географических карт, ни проводников, мы двигались практически вслепую, придерживаясь единственного ориентира – заходящего солнца. У каждого из этих людей, покинувших родину, были свои мечты: у кшатриев о добыче, у брахманов о торжестве индуистской веры, у вайшьев о сохранности собственной шкуры – и все они связывались сейчас с таинственными странами Запада, где скот был многочисленным, как саранча, земля плодородна, как речной ил, женщины красивы, как апсары, а улицы городов покрывали золотые слитки.

Но пока приходилось скитаться в безлюдных степях, страдать от жары и холода, терпеть голод и удовлетворять похоть противоестественным способом.

После случаев с одолевшей гололед солью и шипастыми подковами я зарекся проявлять хоть какую-нибудь инициативу, однако, видя бедственное положение стольких людей, в основной своей массе оказавшихся здесь не по своей воле, решил отступиться от этого золотого правила и накатал на имя Ганеши докладную записку, где предложил учредить летучие кавалерийские отряды, которые, опережая войско, должны были разведывать дорогу и не позволять местному населению уничтожать припасы.

На очередном военном совете Ганеша коснулся моего предложения, хотя изложил его как бы от собственного лица. Впрочем, меня это вполне устраивало, тем более что командиром дозорного отряда был назначен не кто иной, как Ачьюта.

Правда, не обошлось здесь и без пресловутой ложки дегтя. Дабы этот чересчур самонадеянный царек не очень заносился, а тем более не попытался сбежать, к нему приставили несколько головорезов из свиты Ганеши, ставивших волю своею носатого господина даже выше воли богов.

Вот чем обернулся отдых, которого я так жаждал, строя козни кефалогеретам, и через все препоны подбираясь к быкоголовому Астерию, – ежедневной бешеной скачкой, короткими, но частыми стычками, после которых ныли натруженные оружием руки, ночевками под открытым небом, питанием всухомятку и насилием над пленницами, удивительно равнодушными к своей судьбе.

В одном из таких рейдов мы достигли отлогих песчаных берегов, которые лизала крутая волна, имевшая соленый вкус. Противоположный берег, недоступный взору, скрывался где-то за горизонтом. Навстречу нам из волн выходили полуголые рыбаки, тащившие невод.

Скорее всего, это было море, но я даже не знал, какое – Каспийское или Аральское.

От пленных рыбаков толку было мало. Водоем, кормивший их, они называли просто – „Большая вода“. Когда я поинтересовался, бывает ли в этих местах лед, они ответили отрицательно, но добавили, что на северном конце Большой воды отдельные льдины зимой встречаются.

Тогда я велел извлечь из сетей улов и принести мне по одному экземпляру каждой породы. Заслышав это, арии, никогда не употреблявшие рыбу в пищу, брезгливо скривились.

Вот чудаки! Ослятину жрут, а от деликатесов, на которые весь мир облизывается, нос воротят.

Самой крупной рыбиной в улове оказалась белуга, которую я узнал по курносому рылу и лунообразному рту. Имелись и другие осетровые – стерлядка и севрюга.

Насколько мне было известно, такая рыба в Аральском море никогда не водилась, да и лед там зимой простирается от берега до берега.

На следующее утро я получил аудиенцию у царя царей, который смотрел на меня, как на созревший чирей. Отбарабанив все предписанные этикетом цветастые приветствия, я, не поднимая глаз (как бы не ослепнуть, глядя на такую светозарную красоту!), доложил, что доблестное войско ариев находится на расстоянии пяти йорджун от моря, которое западные народы называют Гирканским.

(Для справки могу сообщить, что одна йорджуна – это расстояние, которое можно преодолеть, не распрягая и не кормя коня, то есть примерно шестнадцать километров.)

Ганешу эта новость нисколько не смутила. Подумаешь, происшествие! Какое-то зачуханное морс посмело встать у него на пути. Подобные мелочи никогда не останавливали небожителей, к которым он себя, несомненно, причислял. Но и закрывать глаза на этот факт тоже не стоило.