Башня континуума - Александра Седых

Так что Кит взял себя в руки, стиснул зубы и принялся обхаживать инвесторов, будто танцовщица живота придирчивых клиентов. Они и без того были восхищены и поражены результатами предварительных испытаний Второго Прототипа чипа Стандартного Дружелюбия, а Кит бесповоротно добил их, воспарив к высотам невиданного красноречия. К тому моменту, как он закончил распространяться о прибылях, которые принесет им всем продажа Девятьсот Двадцатых, оснащенных Вторым Прототипом ЧСД, инвесторы были согласны радостно едва ли не совершенно безвозмездно предоставить Киту гигантские средства на любую его прихоть — хоть на внедрение в массовое производство вечного двигатели. О, да, они подпишут документы, сию секунду, прямо сейчас…

И подписали.

Кит вытряхнул сигарету из портсигара, вставил в уголок рта, чиркнул спичкой и закурил. Его тотчас замутило, рот наполнился ядовитым вкусом желчи, а розовый коридор начал сжиматься, сплющиваться и перекручиваться наподобие ленты Мебиуса, одновременно растягиваясь в бесконечную даль и превращаясь в лабиринт для дрессированных крыс.

Не в силах вынести этого зрелища, Кит накрепко зажмурился и забормотал, прикусив зубами потухшую сигарету.

— Я — всесторонне развитая, гармоничная личность, обладающая разумом и силой воли… я счастлив и свободен… я не раб обстоятельств, а полноправный хозяин своей судьбы…

Он замолчал, осознав, что его трясут за плечо. Запрокинув голову, увидел свою любимую сестру и не менее любимого зятя. Гордон с Викторией стали ему что-то говорить, но смысла в их речах было для Кита ровно столько, сколько в шуме камнепада. Гордон замолчал, взял Кита за подбородок, изучил его пепельно-серое, небритое, измученное лицо, теперь еще, вдобавок ко всему, обклеенное пластырем, забрал у Кита замусоленную сигарету и вышвырнул в мусорное ведро.

— Я сейчас, — сказал он и ушел.

Виктория подсела к брату.

— Милый, как ты себя чувствуешь?

— Зайка, что… — выговорил Кит немеющими губами, — вы здесь делаете?

— Но милый, бедненький котеночек, мы ведь давно собирались приехать к вам на рождественские каникулы. И потом, Гордон должен присутствовать на съезде.

— Каком еще съезде, — спросил Кит тупо.

— На сорок втором ежегодном съезде ПНДП. Разве Гордон тебе не говорил? А я думала, что говорил.

— Что такое ПНДП? — спросил Кит, вконец отупев.

— Партия Новых Демократических Преобразований! — выкрикнула Виктория.

— Ой, потише, зайка, — безразлично сказал Кит и хотел продолжить смотреть в стену, но сестра вцепилась в него и принялась трясти.

— Что случилось? Тереза жива? Ты ведь говорил, что она жива!

— Да, жива, только…

— Что?

Кит был не в состоянии объясняться с сестрой, по счастью, вернулся Гордон и сам ей все объяснил, а шурину втиснул в руку пластмассовый стаканчик с белой, как молоко, жидкостью.

— Что это за дрянь такая.

— Лучше не спрашивай, пей.

Кит зажмурился и выпил. Вкусовые рецепторы испытали многоцветные, красочные переливы сладкого, соленого, острого и кислого. Желудок взбунтовался, но внутренности, попрыгав, как детская игрушка йо-йо, сжалились и успокоились. Должно быть, это была смесь сильных транквилизаторов, поскольку он сразу ощутил себя так, будто его огрели пыльным мешком по голове.

— Птенчик, — сказал Гордон жене, — забирай брата и поезжайте домой.

Виктория заупрямилась.

— Что с Терезой? Я должна повидаться с ней!

— Не сейчас. Сперва ее должны осмотреть квалифицированные специалисты и решить, нуждается ли она в госпитализации в специальное учреждение.

— Какое учреждение?

— Сама понимаешь, — сказал Гордон и бестактно покрутил пальцем у виска.

— Но… это невозможно! Терри… нормальная! Я знаю это!

— Не хочу тебя расстраивать, птенчик, но многие люди до того, как стать ненормальными, были нормальными, абсолютно нормальными. Что уставилась? Забирай брата и вези домой, пока нам тоже не пришлось навещать его в санатории.

— А? Да. Вставай, милый, пойдем потихонечку.

— Но… Тереза, — проскрежетал Кит онемевшими губами.

— Не беспокойся, я с ней побуду, — сказал Гордон.

Кровавая вспышка чудовищной ярости, безобразная и беспомощная, тем не менее пошла Терри на пользу, поскольку впервые за долгое время она уснула. И это был настоящий крепкий сон, а не то липкое, тошнотворное, обморочное полузабытье, в котором она провела предыдущие дни. Разбудил ее ровный, мерный гул. Поначалу Терри решила, будто гудит в ее бедной больной голове, но на деле это герр Джерсей, сидя рядом, на разные лады растягивал священный слог, божественный звук Ом.

— Ом? Здравствуй, Тереза.

— Что ты делаешь?

Гордон объяснил, что при помощи мантр сливается с чистым сиянием Вселенского Разума.

— Извини, я не совсем поняла…

— Я говорю, я взываю к Просветленному.

— Ты хочешь стать просветленным?

Гордон терпеливо объяснил, что сам вовсе не желает стать просветленным, а всего лишь жаждет слиться с Просветленным. Навеки.

— Ох… это совсем другое дело, — только и сказала Терри, не в силах придумать реплики поумней.

— Вот так, пташечка моя, все просто, проще некуда… Есть хочешь?

Гордон провел с Терри еще четыре дня. Он был очень симпатичным и невероятно заботливым. Он был невыносим. Он оккупировал все ее lebensraum[12]. Чистил апельсины, кормил бульоном и шоколадом. Пел колыбельные. Читал вслух дамские журналы. Водил в ванную. Вымыл ей голову. Выставил вон ее обеспокоенных подруг и родню. И маму, почтенную леди Риз-Майерс.

— Ты уже слишком взрослая, чтобы цепляться за маменькину юбку, — сказал Гордон, глядя на Терри очень приязненно. — Кроме того, мама, очевидно, не сделала для тебя самого главного. Не объяснила, что ни один мужчина на свете не стоит того, чтобы превращать свою жизнь в разоренное дотла, обугленное пепелище.

— И поэтому ты прогнал мамулю!

— Да, поэтому, хотя, главным образом, оттого, что твоя мамаша беспрестанно щипала меня за щеку и пыталась накормить пирожками. Неудивительно, что ты совсем свихнулась и набрасываешься на самых близких и родных тебе людей.

— Я не хотела…

Гордон легонько щелкнул Терезу по носу, заставив замолчать.

— Тереза, ты можешь дурачить кого угодно, но не меня. Я-то знаю, что ты хотела и, слава Богу или кому-то там еще, что сумела остановиться в последний момент. Не делай так больше, договорились? Иначе в следующий раз тебя все-таки надолго запрут в санатории и, боюсь, я ничего тут не смогу предпринять. И, пожалуй, не захочу.