Дары инопланетных Богов - Лариса Кольцова

милой, но и простой. Вероятно, она устала от своих затей, да и не было в том прежней надобности.

— Как мне все надоели! — пожаловалась она Антону. — Тут одна персона из Администрации города, считающая себя очень значимой, сказала, что зря я возгордилась. Что я лишь обслуга. И это во всех смыслах. Ты понимаешь? Как мне хотелось разрезать ножницами то платье, которое она примеряла. Я украшаю это бревно, делая из него женщину, и что в ответ? Представь, какой визг она бы подняла? Но меня не так воспитывали, как тех, кто меня вечно окружает. Я не даю себе распускаться, не отпускаю на свободу свои гневные импульсы. И я не сорвалась. Рудольф смеётся, говорит: не шей, ничего не делай. Пусть злятся. Но он скрыт в своём «Лабиринте», а я тут живу. В сущности, я тут одна. Я так боялась этого, но это произошло со мной.

— Что произошло? — не понял Антон.

— Я стала падшей. Он же не хочет идти в Храм Надмирного Света. А какое платье я мечтала себе сотворить, Антон! И если сказать правду до конца, я его и создала. Я расшила его цветами и бабочками.

— Бабочками, — повторил он.

— Да. Крылья перламутровые, узор из камней, а платье как было у мамы, небесно-зелёное, — и она вздохнула.

— Ты всегда была выше предрассудков. Не обращай внимания. Ты всё равно тут неприкосновенна.

— Но я страдаю от грубых людей. От их оскорблений я заболеваю. Их презрение меня ранит. Это может лишить меня красоты. — Она забавно и скорбно сжала пленительные губы, носик заострился от обиды. Но и в своём умилении Антон понимал её человеческое страдание и не понимал Рудольфа, не жалеющего её. Что изменилось бы в нём, пойди он на этот их обряд? А для Нэи это было значимо и важно.

— Антон, — она оживилась, — я немного лишь перешью платье, я хочу подарить его Икринке, ладно? Ты возьмёшь? Ты сделаешь ей подарок, как бы от себя. Вдруг она не захочет принять его из моих рук. Она изменилась ко мне.

— Хорошо, — согласился он, не испытывая ни малейшего интереса к платью, но желая утешить Нэю. — Я бы с радостью пошёл в Храм Надмирного Света. Там красиво, и обряд великолепный. Но Икринка не хочет. Ей всё равно, кто и что говорит. Она не такая чувствительная к мнению других, как ты. Она необщительна и замкнута.

— Она чувствительна и горда, Антон. Ты плохо понимаешь её. Но, может, вы и соберётесь? В Храм? Я подарю?

— Подари, — и он обнял её по-дружески. Она была так мила и добра. Прикоснулся к её волосам губами. Даже от волос шёл мягкий запах доброты и нежности. «Сказочная женщина», — подумалось ему. И как взревновал бы Венд, случись ему увидеть эту сцену. На дорожке показался Артур, одетый в местный «маскарад». В свой свободный день он бесцельно слонялся по лесопарку, но определённо сиреневый кристалл притягивал и его. Увидев Антона издали, он замер, а затем метнулся в сторону и пропал за деревьями.

— Бегает за твоими девчонками? — спросил Антон у Нэи.

— Нет, — ответила она, — впервые и вижу его тут. То есть, я хотела сказать, что он не приходит сюда никогда.

— Рудольф редко отпускает его. Муштрует как штрафника. Артур злится, хотя это у них взаимно. Он не называет его отцом, и Рудольфу, конечно, обидно. Но Артура можно и понять.

Нэя застыла в изумлении. Она ничего не знала. — Отцом?! Выходит, он брат Икринки? Она с ним общается?

— Нет. Она и не знает. Если отец не говорит, к чему мне сообщать?

— Как хотела бы я родить такого же сына. Дети, как двери в будущее. Они люди будущего. А он, Рудольф, говорил о сыне, оставшемся на Земле, но я не знала, что это Артур! А ты хочешь сына, Антон? От Икринки. У вас будет чудесный ребёнок.

Антону опять стало неловко от её, всё же, несколько и безграничной искренности.

И вот Икринка вертелась в холле, и крылья бабочек кружились на воздушном подоле, вызывая щемящее чувство, что всё это уже было. Только давно, только не здесь, только там, куда закрыты и временные и пространственные порталы. «Чем я тут занят? — думал он, смеясь над собою, — «и это наполнение сложнейшей Миссии землян тут? Девочка — бабочка? Но я же «ксанфик» — ботаник. Мне и положено всё это изучать. И все мы зависли в каком-то застойном блаженстве, как в волшебном янтаре, словно неизвестный мир набросил на планету призрачную ткань с волшебным узором и дал столь же призрачную возможность забыть обо всём, что скрыто за миражом. Но почему кровавые подвиги — это почётно? А любование родной девочкой в её наряде это ничтожно и недостойно мужчины? И ради чего живёт человек, как не ради того, чтобы бесконечно отворять двери в анфиладе, ведущей в непостижимое будущее. В его открытую и зовущую бесконечность. А дело мужчины и воина устранять тех, кто стремится закрыть эти двери, заглушить тихий зов воем рвущихся бомб, завалить перспективу руинами и изуродовать пороком тех, кто и рожает это будущее».

— Они будут смеяться, — сказала она, рассматривая аппликации на почти воздушной ткани. Антон поделился с нею своими мыслями, в сущности, проговаривая их вслух сам себе, но она неожиданно ответила тоном того самого мудреца, который в ней жил. — Это происходит от того, что в вас не изжиты многие дикие атавизмы. Вы считаете до сих пор подвигом уничтожение жизни, все эти ваши битвы и борьбу. Но когда-то просто было выгодно уничтожать избыток вашего населения в войнах, из-за нехватки ресурсов жизни, из-за желания власти над чужой жизнью и манией слыть владыкой смерти. Люди-людоеды слишком долго властвовали над вами. Но были ли они людьми?

— Что за лекция? — застыл он оторопело.

— Только фрагмент того, о чём говорил однажды Рудольф моему дедушке. Они обожали совместные диспуты, хотя постоянно ругали друг друга при этом и никогда не обижались один на другого. Дедушка очень умный, а у меня хорошая память.

— А, — сказал Антон.

Вечером пришёл Олег. Ему было необходимо развеяться. Он впадал в тоску. Артур с ним не пошёл. Дорожки лесопарка были выложены разноцветной плиткой и напоминали Антону лесопарк около родного жилого комплекса в Подмосковье. Среди подсинённой и бледной, розовеющей

к вершинам деревьев листвы бегали смешные зверьки с улыбающимися, как казалось, мордочками — древесные грызуны. Бело-чёрные и ласковые, они выбегали попрошайничать подачку под самые ноги, но схватить их было не просто. Олега они раздражали.

— Улыбаются. А от