Десять десятилетий - Борис Ефимов

К сожалению, здоровье этого крепко сшитого коренастого человека слишком рано стало сдавать. Начало пошаливать сердце, появилась одышка. Его своеобразный, почти беззвучный, но всегда заразительный смех все чаще переходил в тяжелый мучительный кашель. Однако творческий дух Моора не терял своей окрыленности. Художник продолжал работать жадно, увлеченно, молодо. Он не ограничивался сатирической тематикой, а ставил себе новые, на первый взгляд неожиданные, художественные задачи.

В один из осенних дней сорок пятого года у меня зазвонил телефон.

— Это вы, Борис? Говорит Моор. Приходите ко мне, хочу вам кое-что показать.

Это «кое-что» оказалось серией иллюстраций к «Слову о полку Игореве».

Я был поражен силой и выразительностью замечательных рисунков. Совершенно неожиданным было и их цветовое решение — белые с золотом. Я разглядывал их, как зачарованный.

— Потрясающе, Дмитрий Стахиевич… — только и мог я выговорить.

— Ну, не спешите потрясаться. Подождите. Скоро покажу вам «Руслана и Людмилу».

Недолго посидев, я стал прощаться.

— Всего доброго, Дмитрий Стахиевич. Через неделю улетаю на Нюрнбергский процесс.

— Улетаете в Нюрнберг? Я вам завидую, хотел бы я поглядеть, как выглядят эти мерзавцы на скамье подсудимых.

Но последнюю свою работу — иллюстрации к поэме «Руслан и Людмила» Моору не суждено было закончить. Мужественно сопротивляясь жестокой болезни, работая до самого последнего дня, он ушел из жизни всего шестидесяти трех лет от роду в 1946 году, успев увидеть великую победу советского народа над фашизмом, в которую он внес свою долю оружием сатирика.

…Ни в своей преданности революционному искусству, ни в своей верности большевистским принципам неотделимы друг от друга Дмитрий Моор и Михаил Черемных. Характерна такая подробность: известно, что до революции «главные часы» в государстве — куранты на Спасской башне Кремля вызванивали мелодию гимна «Боже, царя храни». Естественно, что это никак не могло устроить пришедших к власти большевиков. И Ленин, глава «рабоче-крестьянского» правительства дает указание перестроить часы на мелодию «Интернационала». Музыкально-идеологическую процедуру осуществляет старый чудаковатый часовщик. Так изображен этот эпизод в пьесе Николая Погодина «Кремлевские куранты», прошедшей, пожалуй, по всем театрам страны.

В действительности было совсем не так. Кремлевские куранты научил играть «Интернационал» отнюдь не старый часовщик, а молодой художник-карикатурист по фамилии Черемных. Он отлично справился со своей задачей, хотя все его познания в музыкальной инструментовке сводились к тому, что он неплохо играл на гитаре. Но такова была характерная черта этого талантливого самородка, что он решительно и смело брался за любое дело, которое вызывало у него интерес. Таким он был и в быту, и в искусстве. Во всем его выручала удивительная природная смекалка, находчивость и, как говорится, «золотые руки».

Все в нем, начиная от характерной «сибиряцкой» фамилии (он родился в Томске в многодетной семье отставного военного), до неторопливой солидной поступи, было кряжистое, крепкое, если можно так сказать, медвежатистое, под стать и звали его — Михал Михалыч.

Как-то, будучи в гостях у Черемныха и его милой супруги Нины Александровны, я обратился к нему:

— Михал Михалыч! На днях я смотрел во МХАТе «Кремлевские куранты». Там по просьбе Ленина часы на Спасской башне настраивает на музыку «Интернационала» какой-то старый часовщик. Но говорят, что это сделали вы. А как на самом деле?

Черемных рассмеялся.

— Откуда взялся часовщик, я не знаю, это надо спросить у Погодина. А дело было так. В восемнадцатом году я жил на квартире у своего хорошего знакомого Виноградова, работавшего в аппарате Совнаркома. Будучи на докладе у Ленина, он услышал пожелание Владимира Ильича настроить часы Спасской башни на мелодию «Интернационала». За эту настройку какая-то иностранная фирма заломила огромную сумму. Виноградов, не раз слушавший, как я играю на гитаре и, видимо, уверовавший в мои музыкальные способности, спросил: «Миша, вы не смогли бы настроить часы?» — «Смогу», — ответил я решительно. Это оказалось непросто, но я справился. Вот и все.

— Да будет вам о часах, — вмешалась Нина Александровна. — Давайте перекусим. Пельмени уже сварились.

— А вы умеете кушать пельмени? — спросил меня Черемных.

— Случалось, — с некоторым удивлением ответил я. — Нужно, как будто, поддеть пельмень на вилку и положить в рот.

— Э, нет! — серьезно сказал Михал Михалыч. — У нас в Сибири их едят так: подаются на стол пельмени в прозрачном бульоне. Такие жирные, что даже пар от них не идет. У вас уже приготовлены водочка и стакан холодного сырого молока. Налита верхом тарелка с пельменями. Пельменей больше, чем бульона. Поперчены, посолены. Выпиваете водку, сейчас же берете в левую руку стакан с молоком, правой захватываете ложкой пельмени. Отправляете их в рот, и сразу же глаза лезут на лоб. Во рту — ад! Вы быстро делаете большой глоток молока, и во рту… рай! Затем всю процедуру повторяете. Не забудьте! Раз — водка, раз — пельмени, раз — молоко! И все это быстро, особенно в начале, когда пельмени еще очень горячи.

Об этой забавной «инструкции» рассказывает в своей книге воспоминаний и Нина Александровна.

Между прочим, я не сомневаюсь, что эта «система» поедания пельменей целиком придумана самим Михал Михалычем, который свою самобытность, стремление, чтобы было непохоже, всегда вносил в любое дело и в любую область. Например, начав работать в РОСТА в качестве художника-плакатиста, он сразу придумал показывать свои плакаты в пустующих витринах магазинов, тем более в них за отсутствием товаров в ту пору нечего было выставлять. И с этого начались знаменитые «Окна РОСТА».

Живая, остроумная затея имела явный успех, хотя вряд ли кто-нибудь мог предвидеть, что эта интересная выдумка художника-сатирика вырастет в принципиально новую, плодотворную форму боевой революционной агитации, станет большим явлением советской художественной культуры. Однако именно так и произошло.

Самобытность и непохожесть характерна и для изобразительной манеры Черемныха-плакатиста, резко отличающейся и от манеры таких классиков плаката, как Дмитрий Моор и Виктор Дени (Денисов), и от других художников-плакатистов.

Яркая и доходчивая, идущая в темпе событий форма плакатной агитации, созданная по мысли Черемныха, получила свое второе рождение через два десятилетия и была принята на вооружение в другую великую и суровую годину — в дни гитлеровского нападения на нашу Родину. «Окна РОСТА» теперь назывались «Окнами ТАСС». И вновь на боевом посту художника-агитатора — Михаил Черемных. Первый плакат, появившийся в витрине на Кузнецком мосту, принадлежал его кисти. Один из первых сатирических листов — «Окно ТАСС» № 5 под названием «Чего Гитлер хочет и что он получит» по теме и композиции перекликался с «Окном РОСТА», нарисованным рукой того же художника в 1919 году и называвшимся тогда — «Чего Деникин хочет и что он получит». Так в творческой биографии Черемныха символически сомкнулись две незабываемые эпохи. Агитационное искусство художника прозвучало со свежей, грозной патриотической силой.