Солдатами не рождаются - Константин Симонов

– Пикин передал ваше приказание прибыть, увязать, – доложил Артемьев.

– Обожди, – неожиданно сказал Кузьмич. – Надо будет – враз увяжем, а то и не потребуется. Сейчас поглядим.

Артемьев удивленно посмотрел на него и со злостью подумал о простреленной пулями «эмке».

– Садись, Павел Трофимович, – улыбнулся Кузьмич, – в ногах правды нет.

Артемьев, искоса бросив удивленный взгляд на Туманяна, увидел и на его неулыбчивом лице что-то вроде улыбки.

– Покуда мы с тобой их окружать да уничтожать собирались, тут у него, – кивнул Кузьмич на Туманяна, – комбат-три сподобился! Ткнулся со своими разведчиками втихую в один дом не то через ход какой-то, не то через подкоп, и туточки вам пожалуйста – командира ихней дивизии в плен взял. Так по телефону донес! Сейчас приведут, посмотрим, какие они из себя, ихние генералы… Может, он всей своей дивизии теперь присоветует, чтоб сдавались? Они же порядок любят. Как так без генерала дальше воевать? Только меня сомнение берет: как это в крайнем доме, на переднем краю – и вдруг генерал!

– А что, разве не бывает, товарищ генерал? – не скрывая иронии, спросил Туманян.

Кузьмич покосился на него и весело шмыгнул носом.

– С нашими бывает, потому что воюем не по закону, а с ихними – нет. Первый случай. Хотя, конечно, окружение с людьми все по-своему делает. Я весной сорок второго под Вязьмой два месяца лесами скитался. Считалось, что вошли в прорыв, – а потом выйти не могли. И главное, я скажу, в окружении – даже не харчи. А вот ляжешь в лесу на хвое спать, попьешь водички с размоченным сухарем и думаешь: чем же завтра стрелять будем? Сбросят тебе или не сбросят? Там, в окружении, психология какая у бойца: дай хоть на затяжку махорки да патронов – диск зарядить. А у радиста психология другая: готов от махорки и от сухаря отказаться, только бы ему питание для рации сбросили, чтобы глухонемым не стать.

– А какая, товарищ генерал, у генерала психология в окружении? – улыбнулся Артемьев.

А у генерала такая психология, что лучше бы меня мама на свет не рожала! Видать, в окружении не был, что спрашиваешь.

– Не был.

– И желаю не бывать.

Плащ-палатка, закрывавшая вход, колыхнулась. Первым вошел Синцов, а за ним – высокий старый немец в шинели с меховым воротником и в зимней суконной шапке. Последним вошел Завалишин и стал рядом с немцем.

Кузьмин мельком взглянул на немца, сбросил с колен полушубок и встал, поморщившись от боли в ноге.

– Товарищ генерал, – делая два быстрых шага вперед, оставляя позади себя немца, сказал Синцов. – Захваченный в плен командир двадцать седьмой пехотной немецкой дивизии генерал-майор… – Он запнулся от волнения и забыл фамилию генерала.

– Инсфельд, – подсказал сзади Завалишин.

– …по вашему приказанию доставлен!

Синцова удивило, что Кузьмин стоит и молча с любопытством смотрит на него, а не на немца. Наверное, другой на его месте смотрел бы сейчас на немца, а Кузьмич смотрит на него, Синцова.

– Сам лично генерала взял? Ильин нам так по телефону доложил.

– Так вышло. Сам даже не ожидал. Пролезли с разведчиками по старому минному подкопу в подвал дома, только начали там продвигаться и сразу на четырех офицеров попали. Они руки подняли. А потом… – Синцов, не поворачиваясь, кивнул на немца, – этот со своим адъютантом вышел и тоже сдался. Без сопротивления.

– А точно, что генерал? – спросил Кузьмич и лишь после этого в первый раз внимательно поглядел на немца.

– Вот его документ, тут и звание и должность указаны. – Синцов протянул Кузьмичу солдатскую книжку немца.

Кузьмич взял, коротко взглянул, отдал книжку обратно Синцову и спросил Завалишина:

– Русского языка не знает?

– По-моему, нет. На наши вопросы отвечать отказался, только предъявил документ и заявил, что будет отвечать, когда доставим его к нашему генералу, – сказал Завалишин и повернулся к немцу: – Вир хабен ирэ битте эрфюльт унд зи цу унзерем генерал гебрахт![9]

– Во ист герр генерал?[10]– спросил немец.

Кузьмич без перевода понял его удивленное восклицание, усмехнулся не обиженно, а, наоборот, удовлетворенно и, расстегнув на один крючок ватник, показав свои генеральские звезды на петлицах гимнастерки, сказал Завалишину:

– Спроси, как, убедился или документы ему предъявлять? Так я этого все равно не стану. Не я у него в плену, а он у меня.

Но задавать этот вопрос не пришлось. Немец сдвинул каблуки, приложил руку к своей егерской шапке и отчеканил имя, звание и должность.

– А я командир Сто одиннадцатой дивизии генерал-майор Кузьмич, переведи ему, – сказал Кузьмич, – и пусть садится, подвинь ему табуретку.

– Разрешите вернуться в батальон? – спросил Синцов.

– Погоди, – сказал Кузьмич. – Я тебе еще спасибо не сказал.

Он подошел к Синцову и крепко пожал руку.

– Обнял бы тебя ото всей души, да при нем не хочу. Чтоб много о себе не думал. Как ты на этот минный подкоп напал?

– А я знал про него, когда еще в своей старой дивизии был, – сказал Синцов. – Наши саперы вели тогда ход под улицей, с той стороны, к немцам, хотели фугас под ними рвануть, и уже почти довели – вдруг тяжелый снаряд попал и крышу хода пробил. Не у нас в полку было, но вся дивизия знала об этой неудаче.

– Да, – сказал Кузьмич. – То-то командир полка хвалит тебя последние дни, говорит, хорошо воюешь. Теперь понятно, раз места знакомые. Хотя дураку и это без пользы, только умному впрок. Раз действительно генерал, – обратился Кузьмич к Туманяну, – звони Пикину, пусть дальше, наверх, докладывает.

– Сейчас вас соединю, – сказал Туманян.

– А чего меня соединять? Твой полк взял – ты и доноси в свое удовольствие. – Кузьмич повернулся к Завалишину: – Спроси его: как так? Почему у него командный пункт на переднем краю оказался?

Завалишин перевел немцу вопрос Кузьмина и, выслушав ответ немца, сказал:

– Он объясняет, что за эти дни два раза менял командные пункты. А вчера к вечеру потерял связь с частями, ночью пытался восстановить, но люди не вернулись.

– Наша работа, – кивнул Синцов. – Трое было, один – офицер.

– В общем ясно, – сказал Кузьмич, – что довели их вчера до ручки. Переведи ему: раз сдался – гарантируем ему жизнь согласно условиям капитуляции.

– Он говорил, что имеет при себе условия капитуляции, он их знает, – сказал Завалишин.

– А раз знает, мы ему немного погодя радиорупор дадим. Пусть объяснит своим солдатам и офицерам, кто у него еще живой остался, что сидит в плену и им того же желает.