Отбор. Элита. Единственная - Кира Касс

Я повернула голову, радуясь возможности отвлечься от жгучей боли в руке. Там, рядом с несколькими картинками, нарисованными кем-то из младших братьев или сестер Аспена, была приколота записка.

Я всегда буду любить тебя. Я буду ждать тебя вечно. Я с тобой, что бы ни случилось.

Год назад, когда я оставила эту записку Аспену на окне, почерк у меня был чуть более корявый, к тому же я щедро украсила листок сердечками, чего ни за что не стала бы делать сейчас, но я по-прежнему чувствовала важность этих слов. Тогда я впервые решилась облечь их в письменную форму, и мне было страшно от того, насколько острее стали мои чувства, когда я выплеснула их на бумагу. А еще я вспомнила, как боялась, что записку обнаружит мама, и этот страх пересилил тревогу от осознания, что я люблю Аспена.

Сейчас я боялась, что Максон узнает мой почерк.

– Здорово, наверное, когда есть кому писать. Для меня любовные письма всегда были недосягаемой роскошью, – с печальной улыбкой продолжал Максон. – Она сдержала свое слово?

Аспен взял подушки с соседней кровати и подложил их мне под голову, не глядя ни на меня, ни на Максона.

– Сложно поддерживать переписку, – сказал он. – Но я знаю, что она со мной, что бы ни случилось. В этом я не сомневаюсь.

Я взглянула на коротко подстриженные темные волосы Аспена – единственное, что было мне видно, – и ощутила новую боль. В каком-то смысле он был прав. Мы всегда будем присутствовать в жизни друг у друга. Но… эти слова? Та любовь, которая когда-то переполняла меня? Ее больше не было.

Рассчитывает ли на нее Аспен?

Я покосилась на Максона. В его печальном взгляде мне почудилась зависть. И я не удивилась. Как-то я призналась Максону, что у меня был роман. У него тогда сделался такой вид, будто его лишили чего-то, будто он не верил в то, что способен кого-то полюбить.

Узнай он, что я тогда и Аспен сейчас говорили об одном и том же романе, это, без сомнения, убило бы его.

– Напиши ей поскорее, – посоветовал Максон. – Чтобы не забывала.

– Да где они ходят? – пробормотал Аспен и вышел из комнаты, ничего не ответив на слова Максона, словно и не слышал их.

Максон проводил его взглядом и снова повернулся ко мне:

– До чего же я никчемный. Тебе помочь ничем не могу, так решил хотя бы попытаться помочь ему. Мы с тобой оба обязаны ему жизнью. – Максон покачал головой. – Но, похоже, я только его расстроил.

– Просто мы все переволновались. Ты не сделал ничего плохого, – заверила я его.

Он невесело засмеялся и опустился на корточки рядом с моей постелью:

– Ты лежишь здесь, истекая кровью, и при этом не я тебя утешаю, а ты меня. У тебя нет никакой логики.

– Если когда-нибудь решишь написать мне любовное письмо, я бы на твоем месте начала его именно с этого, – пошутила я.

Он улыбнулся:

– Что мне сделать, чтобы тебе было полегче?

– Подержать меня за руку. Только не сжимай слишком крепко.

Максон бережно обхватил пальцами мою ладонь, и хотя боль слабее не стала, мне было приятно чувствовать его прикосновение.

– Этого ты вряд ли дождешься от меня. Я имею в виду любовного письма. Всеми силами я стараюсь избегать неловких положений.

– Значит, ты не умеешь планировать войны, отвратительно готовишь и отказываешься писать любовные письма, – поддразнила его я.

– Совершенно верно. Перечень моих изъянов растет на глазах.

Он поскреб пальцем мою ладонь. Я была очень благодарна ему за возможность отвлечься.

– Ничего страшного. Я продолжу догадываться о твоих чувствах, раз уж ты отказываешься писать мне записки. Сиреневыми чернилами. И с сердечками над «й».

– Да, именно так они бы и выглядели, – с притворной серьезностью сказал он. Я хихикнула, но боль в руке немедленно вернулась с новой силой, и я умолкла. – Впрочем, не думаю, что тебе приходится догадываться о моих чувствах.

– Ну, – начала я, и горло у меня перехватило от волнения, – вообще-то, ты ни разу не говорил мне о них вслух.

Максон открыл было рот, чтобы возразить, и осекся. Потом возвел глаза к потолку, воскрешая в памяти историю наших отношений и пытаясь вспомнить, когда говорил мне, что любит меня.

Когда мы с ним были в убежище, на мысль об этом наводило буквально все. Это чувство проскальзывало в десятках романтических жестов, сквозило в каждой искусно построенной фразе… Но прямого признания так и не прозвучало. Я так и не дождалась от него этих слов. Будь они произнесены, я запомнила бы их, я никогда не усомнилась бы в его чувствах и нашла бы в себе мужество признаться ему в своих собственных.

– Миледи? – послышался из-за двери голос Энн, а в следующее мгновение показалось и ее встревоженное лицо.

Максон отступил назад и выпустил мою руку, освобождая место.

Энн цепким взглядом окинула мою рану и осторожно коснулась ее, пытаясь оценить серьезность положения.

– Нужно наложить швы, – постановила она. – И боюсь, у нас нет обезболивающего.

– Ничего страшного. Делай, что нужно, – сказала я.

В ее присутствии я мгновенно почувствовала себя спокойней.

– Пусть кто-нибудь принесет кипятку, – распорядилась Энн. – В аптечке должен быть антисептик, но кипяток тоже понадобится.

– Я сбегаю. – У двери стояла Марли. На ее лице было написано беспокойство.

– Марли! – вырвалось у меня, прежде чем я успела спохватиться.

Мэллори! Ну конечно! Не могли же они с Картером скрываться под носом у короля под своими подлинными именами.

– Я быстро, Америка. Держись.

Она поспешила прочь, но при мысли о том, что она будет рядом, я испытала огромное облегчение.

Энн, для которой появление Марли явно стало потрясением, вытащила из аптечки иголку с ниткой. Меня очень поддерживала мысль о том, что почти вся моя одежда была сшита Энн. С рукой у нее навряд ли возникнут трудности.

Не успела я и глазом моргнуть, как Марли уже вернулась с кувшином, от которого шел пар, ворохом полотенец и флакончиком с янтарной жидкостью. Кувшин и полотенца она оставила на комоде и принялась откручивать крышку флакончика.

– Это от боли. – Она приподняла мою голову, чтобы я могла сделать глоток.

Содержимое флакончика обожгло горло, и я закашлялась, пытаясь проглотить его. Марли заставила меня сделать еще один глоток. Давясь, я кое-как подчинилась.

– Я так рада, что ты здесь, – прошептала я.

– Я всегда рядом, Америка. Ты же знаешь. – Она улыбнулась и впервые за все время нашей дружбы показалась мне старшей из нас