Морок - Михаил Щукин

– Федор Петрович, вы куда?

– Работать, председатель.

– Что же вы ничего не сказали?

– А говорить тут не о чем, воду в ступе толочь? На это, кроме нас, мастера найдутся. Мы, председатель, свое дело сделали. Сегодня-завтра кончаем. Теперь твое дело. Если урежут нам зарплату… – Федор запнулся. – Не знаю пока… Короче, делай, председатель, свое дело, а мы свое сделали.

Федор уходил к комбайну, тяжело и прочно придавливая землю своими крепкими ногами. Следом за ним потянулись остальные. Веня внимательно смотрел им вслед, и на лице его отражалась холодная решимость.

«Лучше бы я другой дорогой поехал», – горько и запоздало подумал Виктор. До последней минуты, когда он увидел обнявшихся Любаву и Ивана, не признаваясь самому себе, он еще надеялся – может, что-то изменится, наладится к лучшему, надеялся и держался за тонкую, спасительную ниточку, чувствовал ее в своих пальцах. Теперь и она, натянутая до отказа, лопнула. Пустота. Любаву ему уже никогда не вернуть. Убедившись, поверив, что он окончательно потерял ее, Виктор испытывал отчаяние. Но он всегда отчаяние заменял злостью. Он и сейчас выпускал ее на волю, ощущая знакомую радость.

Коли так – он уедет. Но уедет, оставив по себе память, такую, чтобы оба они, Иван и Любава, на всю будущую жизнь запомнили Виктора Бояринцева. Не мог он тихо отступиться от них. Пока еще не представлял даже, что придумает и сделает, но что придумает и сделает – знал точно.

На поле еще ночью привезли зернопогрузчик, чтобы с утра вывезти высыпанное вчера на землю зерно. Это и торопился сделать Виктор до того времени, когда начнут работать комбайны. Азарт, захвативший его, не отступал и сейчас. Он даже не задумывался – разрешат ли ему и дальше работать на машине. Просто сел и поехал. И душа была спокойной. Зачем только он их увидел?

Погрузив зерно, Виктор погнал машину на ток, а сам не переставая повторял: «Ну, ничего, я им создам уют». Нет, не мог он все-таки справиться со своей злостью, она уже в кровь вошла, жила в нем надежно и постоянно.

На току сгрузил зерно и снова поехал на поле.

Поторапливал женщин, управляющихся у погрузчика, сам брался за лопату, чтобы им помочь, и спешил, спешил, не зная куда. Все это время лихорадочно думал. Злость бушевала сильнее, упорней и требовала – придумай, отомсти, накажи, не забудь про гордость, не уезжай, как побитый щенок, которого небрежно оттолкнули ногой.

Все-таки он придумал.

С тока завернул в деревню и остановился возле магазина. Где-то здесь должен быть Гриша. Не ошибся. Гришу он нашел за магазином. Приютившись на завалинке, скрюченный, он не то дремал, не то бодрствовал. Когда Виктор тряхнул его за плечо, Гриша поднял голову, протер мутные, с красными прожилками, глаза.

– А, Витя, – хихикнул, прикрывая рот ладошкой. – А я вот, понимаешь, болею маненько.

Виктор достал из кармана трешку.

– Вот, на. Просьбу одну выполнишь?

– Выполню, Витя, выполню. Как же! Ты для меня, я для тебя! Всей душой! Да я…

А сам уже косил глазом за угол, словно прикидывал расстояние от завалинки до прилавка.

– Подожди, успеешь. Сегодня вечером, как только стемнеет, возьмешь лошадку и к колку у поворота подъедешь. Там мешки будут. Заберешь их и в ограду к Завьяловым сгрузишь.

– А зачем вечером-то?

– Надо! Понял? И чтобы ни одна душа не видела. И чтоб на ногах был. Смотри у меня!

– Да я, Витя… Сделаю! Как сказал, так и сделаю. Остальное меня не касается.

– Чтоб никто не видел. Забрал, привез, в ограду скидал и уехал. А я потом рассчитаюсь.

Гриша смотрел преданными глазами, и Виктора передернуло. До чего людей водка доводит – даже не спросил, что и как, на все согласен. И сделает ведь. Только бы не напился к вечеру.

– Не забудь.

– Не, Витя, не…

«Вот и посчитаемся, – уже в кабине усмехнулся Виктор. – Той же самой монетой и посчитаемся».

Матери не было дома. Виктор открыл кладовку, где на жердочке висели чистые, выстиранные мешки. Оглядел их – меток никаких не было. Он скрутил мешки и сунул под мышку.

Виктор все рассчитал. В один из рейсов надо изловчиться и заскочить в колок, успеть насыпать в мешки зерна, чтобы никто не заметил. Остальное сделает Гриша. А уж стукнуть кому следует про зерно он и сам сможет.

Но чем больше Виктор раскладывал по полочкам свою задумку, тем меньше у него оставалось уверенности. Она будто таяла, стекала куда-то и растворялась. На смену приходила неуверенность и не позволяла ему затормозить у березового колка, всякий раз он пролетал мимо, даже не сбавляя скорости. Скрученные мешки упали с сиденья и валялись теперь на полу кабины, мазались в пыли.

Но откуда же она, эта неуверенность? Ведь он так хорошо рассчитал! Почему же не тормозит у березового колка? Боится? Но он не из трусливых. Там, в бараке с махорочным запахом, был случай, когда он ходил на нож. И страха не было. Значит, что-то другое… Что?

Виктор подъехал к комбайну, привычно заскочил в кузов машины, разгреб лопатой зерно, натянул палатку. Спрыгнул на землю и уже взялся за ручку дверцы, когда услышал крик Ивана. Из-за шума мотора не разобрал. Поднял голову. Иван махнул рукой – подожди! – и стал спускаться с мостика. От него, как от мотора, пыхало жаром. На грязном лице сверкали только глаза да зубы.

– Слушай, забыл сказать. Сегодня председатель приказ подпишет. Официально тебя на машину. И просьба: сегодня и завтра на полную катушку, пока не закончим. Осталось тут, сам видишь. Завтра надо шабашить.

Иван его ни о чем не спрашивал, не уламывал, говорил напористо, как о решенном. Его напористость, его горячечное состояние, яростный блеск глаз на грязном лице невольно захватывали другого человека. Захватывали и Виктора. Он лишь кивнул головой и полез в кабину.

Снова ехал мимо березового колка, снова успел глянуть на него и на мешки, валяющиеся в кабине, и удивительно просто ответил на мучивший его вопрос: откуда же появилась неуверенность? Да ее не могло не быть. Кто поверит, что Иван Завьялов своровал зерно? Никто. Даже он сам, Виктор Бояринцев, не поверил бы, а если бы ему кто всерьез сказал об этом, он бы про себя расхохотался. Да, все так, очень просто. Не поверят. Еще никогда и ни к кому не испытывал Виктор такой жгучей зависти, как сейчас к Ивану. Вот ведь может поставить себя человек – даже подозрение не падает на него. Наверное, это счастливое чувство. Виктор за свою жизнь его ни разу не испытал.

Он с силой переключил скорость, до отказа выжал педаль, словно хотел выместить на машине свою тоску и неосуществленную злость. Мотор взвыл. На крутом повороте грузовик обогнул старенькую избушку, где раньше была конторка, и вот уже впереди ток, весовая. Надо скинуть скорость. Виктор потянулся к ручке, и в этот самый момент кто-то отделился от стены избушки, сделал несколько быстрых шагов, качнулся и упал на дорогу.