Лесной бродяга - Габриэль Ферри

Фабиан знал, что его ожидала впереди ужасная казнь со всеми мучениями, которыми она сопровождается обыкновенно у индейцев, и это обстоятельство заставляло его предпочитать более легкую и скорую смерть от ножа старого разбойника.

— Я тебе скажу, что тебе мешает, — возразил он уверенно. — Боязнь Черной Птицы, который превратил вас обоих в гончих псов. Теперь он спустил вас на этих трех людей, успешно боровшихся с ним и его двадцатью воинами!

Вероятно, эти слова стали бы последними в устах Фабиана, поскольку ярость Кровавой Руки дошла до предела, если бы метис не удержал руку своего отца.

— Молодой воин юга боится казни, — проговорил он, — и оскорбляет своих победителей в надежде избавиться от столба пыток! Но он иначе заговорит через три дня!

— Белый может встретить смерть как индеец! — отвечал Фабиан.

С этими словами молодой граф закрыл глаза, чтобы не видеть отвратительных физиономий пиратов, которые оживленно беседовали между собою на непонятном для него английском языке.

Буря продолжала свирепствовать с прежней силой. Раскаты грома следовали без перерыва. Легкая лодка пиратов стрелой скользила по реке, увозя пленника все дальше и дальше от его покровителей.

Когда небо прояснилось, пираты остановились у берега в том месте, где среди густой травы поднималась группа высоких деревьев. Первые признаки рассвета начинали бросать неопределенный свет на окружающую местность. Один из индейцев отправился неподалеку на охоту, так как это был час, когда лани и козули спускаются к реке на водопой. Тем временем метис, его отец и оставшийся индеец начали разводить большой костер, чтобы обсушить промокшую одежду.

Фабиан продолжал лежать в лодке, погруженный в оцепенение, близкое к обмороку. Голод удваивал его страдания.

Вскоре возвратился и охотник, неся на плече убитую козулю. Пока он жарил наиболее жирные и нежные части дичи к утреннему завтраку, его товарищи спали вокруг огня. Когда жаркое поспело, спавшие проснулись и принялись за еду. Солнце взошло, сверкая на чистом небе, где не видно было ни малейших следов недавней грозы.

Кровавая Рука первый вспомнил о пленнике, и эта его заботливость, по-видимому, противоречила тому чувству ненависти, которое он затаил против Фабиана за его недавние слова.

Взяв кусок дичи, старый пират направился к лодке, стоявшей недалеко от костра.

— Пленник голоден? — спросил он.

— Да, — твердо сказал Фабиан, — но я есть не буду и к завтрашнему дню вам придется бросить в воду лишь труп вашего пленника!

— Пленник хвастун! — заметил озадаченный пират.

— А ты — трус. Молчи, мне противен даже твой голос!

— О! — вскричал Кровавая Рука. — Я буду пытать тебя собственными своими руками! Я вырву у тебя ложь твоих слов вместе с твоим мясом! Да, пленник — трус! Если бы он доверял своему мужеству, он подкрепил бы свои силы пищей!

— Я уличу тебя во лжи, — отвечал Фабиан. — Я приму пищу, тем более что по моим следам идут два охотника, которым дорога моя жизнь. Но я не буду есть точно собака на привязи!

— Вот как! Пленник диктует условия?

— Да, — холодно произнес Фабиан. — Я возьму пищу только свободными руками!

— Хорошо. Будет сделано согласно твоему желанию!

С этими словами сильный старик взял на руки пленника и, положив на траве близ костра, спустил до ног ремни, стягивавшие руки Фабиана.

Бедный молодой человек первый раз за все время своего плена мог свободно растянуть онемевшие руки, после чего, прислонившись спиною к дереву, взял из рук своего мучителя кусок мяса.

Впрочем, метис скоро дал знак к отъезду, и Фабиан был вторично отнесен в лодку на руках старого разбойника. Вот почему двое охотников, осматривая на следующий день почти в те же часы отпечатки, оставленные вокруг костра, не находили между ними следов Фабиана.

Метис намеревался продолжать путь водою лишь до Бизоньего острова, с целью убедиться в целости зарытой там добычи. Остальную дорогу он решил, ввиду сокращения времени, проделать сухим путем, так как многочисленные изгибы, которые делает Красная река, почти удваивали расстояние до Развилки Красной реки.

Снова пираты взялись за весла, и, когда вдали показались знакомые очертания Бизоньего острова, они направили лодку вдоль берега, стараясь держаться к нему как можно ближе.

Успокоенный в отношении своего тайника, метис направил лодку к противоположному берегу, где высокая трава и густой лес давали возможность хорошо укрыть пирогу, которую он покидал. Он, по-видимому, остерегался вступать в узкий проход, скрытый в деревьях, где прошли позднее Сверкающий Луч и его союзники.

Метис знал, что он теперь находится на территории индейцев липанов, дружественных Черной Птице, и что поэтому он может в безопасности продолжать путь до Развилки Красной реки. В самом деле, не успели пираты пройти несколько часов, как встретили десять липанов. Узнав, что дело шло о нападении на белых охотников и похищении у них диких лошадей, индейцы хотели присоединиться к метису, отряд которого, таким образом, возрос до четырнадцати человек. Разбойники остановились лагерем, чтобы, дождавшись ночи, двинуться в дальнейший путь под покровом темноты и прохлады. Кровавая Рука снял ремни с ног Фабиана, и последний, оставшись со связанными на спине руками, с трудом побрел вслед за свирепым стариком. Ослабевший физически, но не упавший духом, молодой пленник сидел на траве, у огня, под бдительным надзором двух индейцев, назначенных сторожить его, когда трое липанов привели молодого индейца, схваченного ими недалеко от лагеря.

Индеец оказался команчем и в качестве представителя враждебного племени был связан и брошен рядом с Фабианом. Он должен был на себе показать этому последнему весь ужас казни военнопленного. Команч знал несколько слов по-испански, а потому оба пленника, которым готовилась одинаковая участь, обменялись краткими словами, причем Фабиан упомянул об Орле Снежных Гор и о Пересмешнике, как звались у индейцев два охотника, восхвалял их мужество, силу, ловкость и безграничную преданность ему.

— Как зовут эти собаки молодого белого, который готовится умереть вместе со мной? — спросил команч.

— Молодой Воин Юга, сын Орла Снежных Гор! — отвечал Фабиан.

Здесь их беседа была прервана подошедшим метисом. Последний час команча пробил. Встав на ноги, индеец твердыми шагами последовал за пиратом. Он запел свою предсмертную песнь, восхваляя в ней Сверкающего Луча, который отомстит за его смерть.

Это имя неожиданно дало делу иной оборот. Дело в том, что метис обещал Черной Птице выдать апачского отступника, а тут ему представлялся удобный случай выказать по отношению к молодому предводителю свою преданность и великодушие.

— Мой брат, — сказал он индейцу, — один из воинов Сверкающего Луча. Он свободен, так как друзья команча — друзья Эль-Метисо!

И он отпустил пленника, сказав ему на прощание буквально следующее: