Леонид Леонов - Захар Прилепин

— …Нет… такой грех я на душу не возьму… — сказал Леонов, помолчав.

Вёрстка продолжилась.

Тогда, стоит вспомнить, случился один анекдот, достойный внесения в классику литературных анекдотов.

Леонов однажды позвонил в отдел прозы «Нашего современника», которым заведовал тогда ещё молодой писатель Александр Сегень.

— Прочитали рукопись? — спросил Леонов у него.

— Прочитал, — односложно ответил Сегень.

— Что скажете? — пришлось спросить Леонову.

— Ничего так, — ответил Сегень. — Слог нормальный.

Леонов просто ахнул; и не без некоторого восхищения часто потом пересказывал эту историю знакомым:

— «Слог нормальный!», а? Мне девяносто пять лет, меня можно людям показывать за сорок копеек! Я написал десять томов прозы! А он — «слог нормальный»!

Полных девяносто пяти ему, впрочем, ещё не было — в те дни как раз приближался юбилей Леонова — возраст, до которого ни один из русских классиков не дожил.

И здесь Леонова свалила новая страшная болезнь: ему поставили диагноз «рак горла».

* * *

В конце апреля Леонова положили в Онкологический институт имени Герцена.

Леонов свой диагноз знал и отнёсся к нему спокойно.

Другой вопрос, что ему, измождённому старику, было очень и очень больно физически. Нестерпимо!

Однажды он сказал пришедшему к нему Геннадию Гусеву:

— Помогите мне умереть. Нету сил больше. Помогите! Найдите какой-нибудь яд, таблетки — что угодно, лишь бы не эти муки…

Леонов, вспоминает Гусев, «…бессильно откинулся на спинку стула. Прямо перед ним мерцал монитор, на цветном экране которого скоро появятся зловещие „черепашки“ — раковые наросты на тканях гортани… Помолчав минуту-другую, прохрипел: „Знаю, знаю, вы никогда на это не пойдёте: грех великий! Простите меня, Бога ради“.

Потом, когда его уводили в палату, остановился, взглядом подозвал меня к себе и опять шёпотом напомнил: „А всё-таки… Генмихалыч, может, найдёте что-нибудь… спасите…“ У меня до острой боли сжалось сердце».

Про условия лечения в Онкологическом институте придётся сказать отдельно.

Посещавшие великого и старейшего русского писателя в больнице приходили в ужас: сырое, грязное, сирое помещение, вода из крана каплет, тараканы ползают, мухи летают буйными стаями. Простыни в разводах и крови больных, лежавших тут раньше. И — решётки на окнах.

— Как в психбольницу упрятали, — хрипел Леонов.

Другое дело, что близкие Леонова иной больницы и найти не могли: остальные тогда были ещё ужаснее!

К тому ж хотя бы наличие отдельной палаты — и то было большим достижением.

Как-то в Онкологический институт позвонили из Кремля, сообщили Леонову, что его хочет навестить Борис Ельцин: как, мол, вы на это смотрите, Леонид Максимович?

Он обещал подумать, не торопился с ответом.

Никакой Ельцин, конечно, не приехал.

Леонову становилось всё хуже.

Близкие были уверены, что Леонов до выхода книг недотянет, но он… умудрился выбраться, выползти — на нечеловеческих каких-то запасах прочности.

Ему нужно было подержать в руках труд доброй половины его жизни — «Пирамиду».

Мало того, он даже продолжил её править — хотя правки эти в издание уже не вошли.

Ольга Овчаренко вспоминает, как однажды приходит она в больницу, а там сидит член редколлегии «Нашего современника» медик Лев Лукич Хунданов, и Леонов диктует ему один из вариантов «ересей Матвея» — размышление о том, зачем Богу понадобились люди.

Какая завидная, Боже мой, воля!

* * *

Вскоре старик приехал домой.

К нему даже голос вернулся: твёрдый и чёткий.

В последние майские дни ему принесли сигнальные экземпляры романа «Пирамида», и он поглаживал книги рукой, умиротворённый, спокойный, казавшийся почти уже бессмертным.

Но что ему было делать ещё на земле?

Незадолго перед смертью он сказал:

— О жизни мне известно всё. Смерть — вот кульминация человеческого познания. Осталось самое последнее и самое таинственное…

С последней книгой Леонова связан один парадокс: о ней достаточно много писали специалисты, статьи и научные работы, посвящённые «Пирамиде», могут составить уже серьёзный многотомник… и в то же время, по большому счёту, книгу эту можно назвать малоизвестной, прошедшей мимо великого количества людей, которые ознакомиться с ней были просто обязаны — и не ознакомились. Скажем, подавляющее большинство литераторов и критиков нового поколения.

Но не все, к счастью.

Влияние последней книги Леонова несомненно сказывается на сочинениях Алексея Варламова и Дмитрия Быкова.

Оба — авторы любопытных эссе о Леонове, оба почитают его за одного из крупнейших писателей ушедшего века.

Уважение к Леонову в обоих случаях представляется нам достойным некоторого удивления в силу того, что творчество его порой вступает в серьёзные противоречия с убеждениями и Быкова, и Варламова.

Последний является писателем православным, уверенным в том, что«…русская литература всегда была по натуре христианкой»: в то время как до «Русского леса» Леонов был писателем как минимум антиклерикальным, а «Пирамида» — так это просто рассадник ересей, в том числе и антихристианских, о чём Варламов отлично осведомлён.

Что до Быкова, то он автор известной теории о варягах и хазарах, поочерёдно угнетающих коренное население России: в этой градации, памятуя о тех признаках, которыми Дмитрий Львович наделяет «угнетателей», Леонов является безусловным варягом (надо пояснить, что ни варяги, ни хазары Быкову не милы). Внечеловечность Леонова, и мрачность его, и ледяные космические сквозняки, пронизывающие его мировоззрение, — тому порукой… Не говоря о достаточно серьёзном (и тоже варяжском) отношении Леонова к Сталину, в которое, впрочем, Быков, если верить его эссе о Леонове, последовательно не желает верить.

В любом случае, очевидно, что Варламова и Быкова можно отнести к ключевым фигурам современной литературы, и в этом смысле интерес их к Леонову знаменателен.

И Варламова, и Быкова так или иначе волнует тема конца времён, истончения всех истин, взаимоотношений человека и Бога (смотрите, к примеру, романы «11 сентября» Варламова и «Списанные» Быкова).

Леонов схожим образом (но раньше) сформулировал идею цикличности русской истории, к которой Быков неустанно возвращается и в своей прозе, и в стихах, и в публицистике.

В «Пирамиде», прочитанной и не раз перечитанной Быковым самым внимательным образом, есть такой фрагмент, касающийся одного из героев — Вадима Лоскутова: